Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

11. Черновик жалобы на имя министра МВД СССР Н.А. Щелокова (4 лл.)

12. Копия кассационной жалобы в судебную коллегию по уголовным делам Ленгорсуда (6 лл.)

13. Тетрадь № 1 с выписками и записями – 76 лл.

14. Тетрадь № 2 с записями на отдельных листках – 36 лл.

15. Тетрадь № 3 с черновыми записями писем, жалоб, обращений и ходатайств в советские и государственные органы Магаданской области и РСФСР – 115 лл.

А утром 18 декабря он написал свое последнее сусуманское заявление – единственное из всех, которое не будет опущено в ящик у входа на КПП, а уйдет обычной почтой. Написано оно на имя начальника ОИТУ Магаданского облисполкома полковника внутренней службы Б.М. Шамрая.

Считаю нужным довести до Вашего сведения, что уже после официальной беседы с Вами 12 декабря сего года имело место еще одно нарушение законности в отношении меня со стороны администрации ИТК-5: я был незаконно лишен краткосрочного свидания со своей женой Азадовской Светланой Ивановной, прибывшей в г. Сусуман 15 декабря сего года.

Вопрос о предоставлении мне краткосрочного свидания был поставлен мной и согласован с администрацией еще в октябре сего года.

Отказ зам. начальника ИТК-5 по РОР [режиму и оперативной работе. – П.Д. ] майора Масалкова удовлетворить мою просьбу о свидании с женой был поводом для голодовки, которой я хотел прежде всего выразить свой протест по поводу действий администрации на мой счет, продолжавшихся практически в течение всего 1982 года и принявших под конец открыто издевательский характер.

Таким образом, начиная с 16 декабря и вплоть до момента освобождения я не принимал пищи. Моя просьба, обращенная к начальнику учреждения: разъяснить мне причины отказа в предоставлении свидания – не была удовлетворена.

Прошу Вас приобщить данное заявление к прочим жалобам и ходатайствам, с которыми я обращался в УВД Магаданской области в 1982 году.

Потом он собрал свои вещи и стал ждать, когда за ним явятся, чтобы отвести на КПП. Там он получил паспорт и справку об освобождении, обнял Светлану и вместе с ней вышел через ворота ИТК № 5.

Они остановились на автобусной остановке, и Азадовский впервые видел «свою» зону снаружи: длинная бетонная стена, сверху ряды колючей проволоки, вышки с автоматчиками – все как положено. Подошел автобус, и они доехали до гостиницы. Немного отдохнули, потом отправились на почту – отправлять журналы и книги, которые он вынес с зоны. Заказали два телефонных разговора. В Сусумане был уже день, в Ленинграде же – поздний вечер предыдущего дня. Первый звонок был маме; она уже спала, но успела расслышать его голос. Что она сказала, он не смог разобрать: связь прервалась. Затем он позвонил Гете Яновской. Она взяла трубку. «Гета, это я». Она ответила: «Костя! Мы ждали». На этом, собственно, разговор и закончился. Телефонный звонок свидетельствовал, что он вышел на волю.

Всю ночь они ехали автобусом в Магадан, все те же 18 часов по колымской трассе, и без конца наперебой говорили. Что их ждет впереди? Этого они оба не знали. Два советских зэка с непогашенными судимостями. Ему уже точно не быть преподавателем. А ученым? Наука за два года ушла вперед – придется теперь усиленно наверстывать… Но об этом он старался не думать. Главное, мама была жива, и он сможет ее скоро увидеть.

Какие чувства, накипевшие в тюрьмах и на зоне за эти два года, теснились в нем? Желчь вперемешку с яростью? Да, безусловно. Но что более важно – он чувствовал уверенность и спокойствие. Он сильно повзрослел; ему посчастливилось выдержать испытание.

Рейс Магадан – Москва опоздал на четыре часа. В аэропорту Домодедово их встречали друзья – Кама Гинкас и Саша Парнис. Эта встреча навсегда запомнится ее участникам. Они взяли такси и поехали на квартиру, которую уступили им на несколько дней друзья Гинкаса и Яновской. Сидели полночи, пили шампанское, разговаривали.

К вечеру следующего дня, выспавшись и поговорив по телефону с мамой, он вышел из дому и оказался на улице. Впервые за два года. От городского шума и множества людей ему стало дурно; сильно кружилась голова. Он совсем отвык жить на воле. На метро, что тоже оказалось для него психологическим напряжением, он поехал навестить Борю Чернобыльского; тот по-прежнему сидел «в отказе», но не терял надежды выехать на родину предков.

Два дня и две ночи Константин и Светлана провели в Москве, а утром 22 декабря 1982 года вышли из вагона на перрон Московского вокзала в Ленинграде. Их встречала толпа друзей. Цветы и объятия…

Жизнь начиналась заново.

Что представляет собой сам жанр переписки с человеком, пребывающим в местах заключения? Это письма, на которых всегда задерживается цепкий взгляд цензора. Но не такого цензора, каким был Ф.И. Тютчев или И.А. Гончаров, а советского тюремного цензора «эпохи распада», с его кругозором, требованиями многочисленных запретительных инструкций, настороженным отношением ко всему, что приходится читать… Вероятно, даже читая газеты, он иногда думает: «Это бы я точно не пропустил!..»

И каждое такое письмо пишется с оглядкой на цензора. Человек, который посылает его на зону, знает, что письмо будут придирчиво читать, и пишет, не забывая об этом. А зэк? Он еще более осторожен, потому что если люди с воли рискуют лишь тем, что их письмо будет изъято и уничтожено, то для зэка, если он начнет писать недозволенное, могут возникнуть серьезные неприятности; однако чаще письмо просто возвращается как не дозволенное к отправке. Конечно, эзопов язык порой выручает, но и недооценивать цензуру тоже нельзя. Именно поэтому письма с воли к отбывающему наказание оказываются подчас более интересными, чем письма из неволи.

Практика вычеркивания непозволительных строк, которая так памятна нам по корреспонденции времен Великой Отечественной войны, впоследствии была сочтена излишней, и если в письме содержались сведения, запрещенные специальной инструкцией МВД, то оно безвозвратно изымалось. Да и зачем церемониться? Это же переписка уголовников!..

Находясь в Крестах, Азадовский несколько месяцев не имел права отправлять и получать письма. По действовавшему УПК, переписку дозволялось вести только осужденным , то есть первое время, пока идет следствие, никаких писем не может быть и в помине (если иметь в виду переписку, разрешенную законом). Когда же подследственный переходит в категорию осужденных, он, как правило, разом получает целый ворох писем, которые по рассмотрении их цензором копились в СИЗО, ожидая, пока приговор в отношении адресата вступит в законную силу. Так оно и произошло. 22 апреля 1981 года Константин написал первое письмо Лидии Владимировне; оно начиналось так: