Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Сегодня утром меня известили (официально) о том, что приговор с 16.IV. вступил в законную силу. Это означает, что я могу теперь писать и получать письма, в принципе – неограниченное количество. Правда, я сам покамест никому писать не собираюсь, да и записной книжки у меня здесь нет; буду только отвечать на полученные письма.

Достаточно быстро переписка осужденного Азадовского утомила цензора Крестов, поскольку на него хлынул вал писем. А через месяц, поняв, что объемы только возрастают, начальство СИЗО, само или после вмешательства иных сил, решило урезать его переписку. Он был уведомлен о введенных ограничениях и 7 июня сообщил матери:

Позавчера меня вызывал к себе зам. начальника следственного изолятора и пояснил мне (кстати, очень спокойно и доброжелательно), что я – временно – имею право переписки только с тобой. Все письма от других лиц, как и мои письма к ним, будут задержаны. Мне было также сказано, что наши (т. е. мои и твои) письма должны по объему не превышать одной-полутора страничек. Очень прошу тебя придерживаться этого распоряжения и сообщить о нем всем друзьям и знакомым. Неограниченную переписку – так было мне сказано – я смогу вести из колонии.

Так и было. Переписка Азадовского 1981–1982 годов охватывает преимущественно тот период, когда он находился в сусуманской колонии. Этот эпистолярный корпус открывает нам другую сторону его жизни, совершенно отличную от тех событий, о которых повествовали предыдущие главы. Мы получаем возможность увидеть совсем другой, параллельный мир, в котором, оказывается, продолжал жить этот человек. Это мир литературы, науки, книгоиздания. Мир далекий и, казалось бы, совершенно недостижимый для него в тот период. Но, оказывается, и в гибельных обстоятельствах может протекать полнокровная интеллектуальная жизнь.

Сразу оговоримся: мы не используем семейную переписку, оперируя лишь теми письмами, которые оказались нам доступны в государственных или частных архивах. Отсутствие в нашем тексте переписки с матерью и женой в какой-то мере приглушало для нас боль и трагедию, неизбежно отразившиеся там во всей глубине. Однако письма эти полностью сохранились и помогают – в необходимых случаях – восстановить последовательность и суть событий.

Важно отметить еще одно обстоятельство: на протяжении всего своего заключения Азадовский не написал ни одного письма первым. Кроме, конечно, жалоб и прочей «деловой переписки». Однако переписка с друзьями воспринималась, разумеется, иначе, и, зная свой статус не только уголовника, но еще и уголовника с политической окраской, Константин Маркович никого не хотел компрометировать письмами из ИТК-5 г. Сусумана Магаданской области. Однако этот принцип имел и другую смысловую подоплеку – он должен был получить письмо как свидетельство того, что человек от него не отрекся и не опасается поддерживать связь с осужденным.

Ниже публикуются письма друзей и коллег Азадовского, полученные им в Сусумане, а также его собственные письма из Сусумана, оказавшиеся в нашем распоряжении. Последовательность писем – по алфавиту корреспондентов.

Анатолий Павлович Белкин, художник-нонконформист, отчисленный в 1972 году из Института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, а потому, возможно, и выросший в большого художника. Они сдружились в середине 1970-х; в 1976 году Белкиным был написан знаменитый портрет Константина Азадовского.

Родной и любимый наш Костенька, здравствуй!

Здравствуй, говорю я из твоего города, который помнит тебя и вспоминает часто. И вот вчера в ресторане Витебского вокзала сидели твои друзья, сидела и плакала твоя и наша Света, и сидел ты. Мы пока здесь, а ты – Там. Это «Там» такое огромное и страшное, просто непредставляемое для нас, и ты – в «Нем». Я думаю о тебе и думаю, что твоя блестящая судьба так неразрывно связана с историей и судьбой этой страны, которую так любил Рильке.

Страшно и почти кощунственно звучит, но думаю, что этот страшный и бесконечно длинный этап твоей жизни обогатит тебя безмерно. Цена ужасна, но с твоей головой, с твоим опытом и с твоей культурой мы еще увидим невиданные всходы работы, которую ты творишь! Знаю, дорогой Костик, что время бежит здесь не так, как на твоей планете. Но ведь, слава Богу, и у тебя дни сменяют ночи. Мы здесь почти не знаем им цену.

И еще потому ты счастливый человек, что у тебя есть Света. Не приведи Господь вынести то, что пережила она. Но первое, что вырвалось у меня, когда я ее увидел, было: «Какая красивая!» Какая она красивая! Светлый, светлый человек.

Костик, милый, мне как-то даже неловко рассказывать о нас, о наших делах. Пишу письмо, а сам вспоминаю год 80-й, как ты провожал меня до Военкомата, как я сидел у тебя на кухне и рассказывал детективные истории… Многое, многое вспоминается. Помню тебя и твое отношение к Алке [Алла Константиновна, жена], письма с адресом «Вологда, в/ч», все помню. Знаю, что значит письмо с земли и по мере возможности (не моей писать, а твоей получать) буду слать тебе весточки из Пальмиры, тем паче уже получил твой адрес.

Целуем крепко, вспоминаем светло и часто.

Целуем

Здравствуй, дорогой Костенька!

Пришел домой и… «восстал на пути Магадан, столица Колымского края…». Лежит твое письмо, дошло за девять дней. Почта работает отменно. Еще вчера собирался сесть за письмо и описать одно важное и приятное событие, произошедшее два дня назад, но пробегал до вечера и так не собрался. И хорошо, ведь сегодня я еще смогу ко всему и подтвердить получение твоего письма, а это важно!

Итак, два дня назад в Главном выставочном зале, сиречь, в Манеже, что неподалеку от ул. Якубовича, открылась беспрецедентная выставка «Русская графика XVIII – ХХ в. и портреты художников XIX–XX в.».

Уникальность экспозиции в том, что весь Манеж заполнили два замечательных коллекционера Я.Е. Рубинштейн и И.В. Качурин. Ты не можешь (и никто не мог) себе представить: весь первый этаж Манежа и еще половина первого этажа – всё Яков Евсеевич Рубинштейн! Невероятно! Количество не уступает качеству. Удивительно.

Приехал Яков Евсеевич с женой Танечкой и с сыночком Женей, мальчонкой 52-х лет (тоже с женой). Все Рубинштейны остановились в «Астории» на втором этаже. Сам Я[ков] Евсеевич открыл выставку и дал банкет человек на 35 в Союзе архитекторов. Мы с Аллочкой были приглашены и даже имели честь слушать Танечкин тост за нашу живопись, вследствие чего расслабились маленечко и замечательно напились. (Слава Богу, Аллочка рядом сидела.)

Я им, т. е. Танечке и Яков Евсеевичу, сказал, что обязательно напишу тебе об этом дне. Они, в свою очередь, велели передавать приветы и кланялись тебе.