Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

За всеми событиями мая-июня проблемы, связанные у меня с Л[итературным] Н[аследством], отступили на задний план. Поэтому сегодня я о них не пишу.

Потрясен тем, что ты написал мне о своей маме. Как же так? И главное – что ты теперь будешь делать? Ведь все это ложится на твои плечи. Мужайся, Женюра… Я обнимаю тебя и надеюсь вскоре получить от тебя весточку. Привет нашим общим…

Ольга Сергеевна Саваренская (1948–2000), театральный художник и живописец, училась на курсе Н.П. Акимова и не без блеска освоила переданное ей мастерство; входила в число друзей Азадовского «театрального круга», к которому принадлежали также режиссеры Генриетта Яновская и Кама Гинкас, муж Ольги актер Вадим Жук и др. С Азадовским познакомилась в начале 1970-х годов в Петрозаводске, где Азадовский преподавал иностранные языки в местном пединституте, а Ольга после окончания ленинградского Института театра, музыки и кинематографии оформляла спектакли в петрозаводском Финском драматическом театре (позднее переименованном в Национальный театр Карелии).

19 сентября 1982

Здравствуйте, дорогой Костенька!

Ваше летнее письмо мне переслали в июне, и с тех пор по сегодняшний день я терзаюсь угрызениями совести. Причина моего столь долго молчания – в полном отупении: сначала из-за двухмесячного шума мисхорских волн, потом – из-за несерьезного, но длительного и занудного недомогания.

В результате окончательного размягчения мозгов я поступила на курсы французского языка в Дом офицеров, Костя! И дважды в неделю, рядом с биллиардной, где только генералы, офицеры и прапорщики СА гоняют киями шары, мы хором разучиваем [œ] и [ǝ].

Вадик серьезно предполагает, что на самом деле я регулярно бегаю на танцы, но, уважая мою инстинктивную жажду омоложения, не делает никаких расспросов.

Видимо, это было бы правильнее с моей стороны… офицеры, как птицы, с массой пуговиц вокруг! Красиво!

А выставки, Костенька, сейчас неинтересные. Шишкин, например. Или же в Манеже «Садовое и парковое искусство Петербурга – Ленинграда». Может быть, я опять неправа – но очень уж скучная, чертежная у них афиша. Сейчас открылся в ГРМ Кипренский. Надо будет проверить. Как-то мы зашли в Русский и прошлись по всем залам (за исключением икон и, увы, закрытого на ремонт любимого периода нач. ХХ в.). Поразились чудовищной надуманности и неестественности знаменитого Брюллова. Вставленные личики в заранее нарисованные фигуры, по вкусу сравнимые, пожалуй, с Нестеровым! В репродукциях все значительно облагороженней. Очень красивый – Рокотов – нежный живописец. Замечательный Антропов, но, к сожалению, всего три работы. Зал Сороки и Щедровского и по соседству – Федотов.

И после этого начинается запах смазных сапог, кислой капусты и честной правды. Запах этот заполняет всю оставшуюся часть музея.

Ну да описывать Вам достопримечательности Ленинграда совсем непонятно зачем.

Среди ровно текущей моей жизни, заполненной многочисленными хозяйственными заботами и насыщенной материнской любовью (Ванечке по состоянию здоровья детский сад противопоказан, а няня наша умерла в прошлом году), – так вот, в этой женской моей жизни было за истекший период два лишь эмоциональных потрясения.

Отрицательное – украли часть книг из моей старой мастерской на В[асильевском] О[строве]. Причем выбор был крайне странный – пощадили, по счастью! – все дорогие (антикварные и французские) книги. Вытащены почти все примитивисты (включая даже наборы открыток с украинскими примитивистами), толстый и нужный словарь по истории костюма и еще непрочитанный Перрюшо «Жизнь Ренуара».

Все это напомнило детектив Жапризо, как будто сама я в сомнамбулическом состоянии собрала самое важное, положила в старый портфель и перепрятала где-то. Ей-Богу, если бы кто-нибудь захотел меня в этом убедить, ему это ничего не стоило бы.

А хорошо было вот что – 14 сентября я была приглашена на день рождения (Вадик сидел дома с Ваней). Ваша мама была очень красива! В черной бархатной блузке с глубоким вырезом и золотым медальоном на груди, с белыми облачками мелких кудряшек на висках и затылке – она была красивее всех, красивее даже Светы, и выглядела почти счастливой.

Света приготовила кучу всего, выглядела немножко усталой, но хороша была как всегда. У нее есть поразительное свойство быть очень женственной в любом виде и в любой одежде.

Чтобы Вы не думали, Костя, что я к Вам подлизываюсь и хочу чудовищной лестью слегка загладить свою вину (см. начало письма), то должна Вам сообщить, что красивых в тот вечер было трое! Третьим был Кама Гинкас, неотразимый в своем новом пиджаке, с лицом, разгладившимся после многих лет безработицы и ожидания.

Как любителю красивых женщин посылаю Вам красивое фото.

Робко целую Вас и жду письма.

Большой привет от Вадика.

Борис Касриэлович Филановский, близкий друг Азадовского начиная с 1960-х годов; химик, известный в ленинградской научной среде еще и потому, что дважды защищал диссертацию по электропроводности электролитов – в 1975 году (защита не состоялась) и затем (уже с положительным результатом) – в 1978-м. Талантливый литератор, Борис писал стихи и прозу, часто обсуждал свои сочинения с Азадовским. Переписка с Филановским и его женой Татьяной Буренко, химиком, в настоящее время – художницей, была в 1981–1982 годах весьма интенсивной; именно в их адрес Азадовский посылал письма с этапа, приведенные нами в соответствующем разделе.

26 мая 1981 г.

Дорогие друзья!

Тронут был вашим письмом и от всего сердца благодарю тебя, Боря, за те хлопоты, которые ты взял на себя в связи с трагическим поворотом моей судьбы. Сколько времени пришлось тебе потратить на поездки ко мне, стояние в очередях и пр. Страшно подумать! Огромное спасибо за все.

Состояние мое в настоящее время нормальное. Кажется, я полностью и без последствий оправился от переживаний первых двух месяцев. Жду теперь этапа; когда и куда – неизвестно.

Ежедневно думаю о маме и Светочке, и мысли о них – это самый тяжелый груз, который мне приходится нести. Очень прошу Вас помочь маме чем только возможно, особенно в момент переезда. (Она ведь – человек гордый, и даже в такой ситуации сама просить никого не станет!) Понимаю, что просьба моя такого рода, адресованная к Вам, неуместна, ибо Вы и без того, как мне известно, делаете все возможное. Но пишу Вам об этом, ибо все, что связано с мамой, тяготит и мучает меня ежедневно, еженощно, неотступно…

Работать мне здесь довольно трудно. Мыслей много, но записывать их почти нет возможности. Набросал (вчерне) главку о трагическом конфликте в западноевропейской драматургии XIX века, но закончить ее смогу лишь тогда, когда многое перечитаю, ибо со времен моей кандидатской диссертации я, ведь, ни разу к трагедии не возвращался. (Докторская, (так, увы! и не завершенная), была посвящена «контактам» России и Запада.)