Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Крепко и дружественно жму Вашу руку.

Л[ина] Я[ковлевна] шлет сердечный привет.

Как Ваша Муза? По всем умозрительным данным она должна себя проявить активно.

4 июля 1982

Дорогой Костя! Мы с Линой Яковлевной и с другими знакомыми и не знакомыми с Вами людьми много о Вас вспоминаем, сопереживаем и беспокоимся. Поверьте, что это не только слова, но и подлинная правда. Конечно, это очень усилилось с получением тревожных известий о Вас, о перипетиях в Вашей жизни. Теперь, как будто, у Вас все относительно утихомирилось, и в декабре, а может, и раньше мы с Вами встретимся.

Ответил Вам не сразу, т. к. у нас в нашей маленькой семье беда. Очень серьезной и длительной болезнью заболела Лина Яковлевна. Но все же решили ехать «на дачу», в бывшие владения Владисл. Евг. [Евгеньева-Максимова]. Завтра, кажется, едем, и сегодняшний день проходит в предотъездных хлопотах. В Вашем семействе, насколько мне известно, все благополучно и самое утешительное и радующее – душевный союз Вашей мамы и Светланы (с нею я еще не познакомился, но если она пожелает, рад был бы встретиться – до Вашего возвращения, а после оного – само собой).

В литературном мире для меня самое большое событие – выход «Философии общего дела» Федорова. Увы! мне она не досталась. В Лавке писателей я по небрежности прозевал годовую подписку. Вышла также книга Л.Я. Гинзбург с небывалой для нее и литературоведения мемуарной частью. Скоро и мои короткие воспоминания об Анд. Белом, надеюсь, появятся в печати.

Беспокоят дела Саши [Лаврова] в П[ушкинском] Д[оме]. Хочется думать, что все обойдется, но… Во всяком случае, он так созрел и так любим и уважаем всеми, что не пропадет. Я радуюсь за Вас и завидую Вам, что у Вас есть такие друзья. Верю, что за короткое время и Ваши литературные дела восстановятся и достигнут прежнего уровня и превзойдут его. Во всяком случае, та школа «русской классики», которую Вы заканчиваете, Вам пригодится. Да поможет Вам Бог!

Крепко и сердечно обнимаю Вас.

Л[ина] Я[ковлевна] кланяется.

27 сентября 1982

Дорогой Костя!

Мы давно не обменивались с Вами письмами. Сведения о Вас я имею от Саши [Лаврова]. Твердо надеюсь пожать Вашу руку в декабре. Очень радует меня и внушает уважение Ваша мужественность, стойкость и способность к борьбе за свое достоинство. Я очень верю в Вашу судьбу, в Вашу способность ею управлять и в Ваше будущее…

У нас особенных перемен нет. Работа идет медленно, но сижу упорно. Мои воспоминания об Анд. Белом Вы, вероятно, читали уже в «Звезде» (№ 7). На днях вышла из печати в Иванове (изд. Ивановского ун-та) моя большая статья о Блоке и Вл. Соловьеве. Это – вдвое или втрое разросшаяся работа 1956 г., напечатанная тогда в ученых записках. Вообще меня тянет к переделке моих старых работ, написанных тем относительно близким человеком, который был когда-то мною.

На прошлой неделе видели два фильма: «Амаркорд» Феллини и «Осенняя соната» Бергмана. Второй – в высшей степени понравился, а первый – нет. Я пожалел о прежнем гениальном Феллини времени «Дороги» и «Ночей Кабирии». Мне показалось, что в его новых работах какой-то признак духовного истощения… Впрочем, все скоро сами увидите и выразите свое мнение. Об «Амаркорде» у нас споры.

Привлекают внимание официально разрешенные вечера молодых нонконформистских поэтов и прозаиков. Было несколько таких вечеров. Они подготовили к печати несколько альманахов. Может быть, выйдут. Занятно, я бывал у них, хотя старшее «печатное» поколение, вроде Саши К[ушнера], их не посещает.

Всей душой хочу, чтобы Ваше время текло скорее, чтобы месяцы превратились в недели и дни.

Крепко жму Вашу руку. Д. Максимов

В начале октября [Р.Д.] Тимечник защищает (в Тарту) диссертацию о ранней Ахматовой. Судя по автореферату, диссертация превосходная, с уклоном в «поэтику».

Михаил Борисович Мейлах, филолог-романист, историк литературы; друг юности Азадовского. В июне 1983 года был арестован в Москве и этапирован в Ленинград. В ходе процесса, состоявшегося в апреле 1984 года, виновным себя не признал; приговорен по 70-й статье УК РСФСР к 7 годам ИТЛ строгого режима и 5 годам ссылки. Срок отбывал в ИТК-36 Пермской области для политических (лагерь, известный как «Пермь-36»). Освобожден в связи с демократическими преобразованиями в стране в феврале 1987 года (формально – в виде удовлетворения просьбы о помиловании в связи с тяжелой болезнью отца). Ныне – профессор Страсбургского университета.

Милый Костя!

Прости, что до сих пор не писал тебе. Оседлая жизнь началась для меня в этом году очень поздно – только в середине декабря, а к концу января должен был сдать гигантскую работу, которую отвозил в Москву. Работы, собственно, не прекращаются, но это не тема для разговора.

Милый Костя, нет ни языка, ни метаязыка, чтобы можно было сколь-нибудь соответственно тебе написать. Я и все друзья постоянно о тебе думаем и желаем прежде всего силы и выносливости.

Я вспомнил, что почти двадцать лет назад у нас была с тобой обширная переписка. Тогда мы были очень молодыми и писали друг другу долгоиграющие письма. Теперь же, если ты не против, я буду писать тебе часто и короткие письма с какими-то новостями, событиями, с тем, что, может быть, будет тебе интересно. Я также буду бесконечно рад откликнуться на любые специальные просьбы и пожелания.

Прошу тебя считать это короткое письмо лишь пред-вступлением. Всегда помню и люблю

Татьяна Львовна Никольская – приятельница Азадовского с 1960-х годов. Автор работ, посвященных русским поэтам и поэтессам начала ХХ века; занимается также изучением русско-грузинских связей. В бытность студенткой филологического факультета посещала семинар Д.Е. Максимова. Константин Азадовский был дружен с ее мужем, поэтом и знатоком русской культуры Леонидом Натановичем Чертковым (1933–2000); в конце 1960-х годов оба выполнили в соавторстве несколько работ о русских связях Рильке. В 1974 году Леонид Чертков эмигрировал; одним из провожавших его в ленинградском аэропорту был Азадовский.

[ 19 ноября 1981 ]

Дорогой Костя!

Была очень рада твоему письму, тому, как ты охарактеризовал Светочку, позволив мне ее лучше понять. Она часто звонит, и я слышу ее голос, жалуется, что работа тяжелая, мечтает о поездке к тебе.

Что касается «женской дружбы», меня этот вопрос интересовал, когда я занималась С. Парнок. Анну Мар я знаю, хотя читала лишь «Женщину на кресте» с обильными многоточиями, из коих я поняла, что речь идет о битье розгами. Любопытно было бы проследить этот мотив дружбы в прозе 20-х годов, поскольку от своих старушек я знаю, что такая дружба была в те годы очень популярна.