Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Переброска заключенных из тюрьмы в вагон обычно производится на автозаке. Но если погрузка в тюрьме – процедура будничная, то посадка в вагон – воистину драматическое действо: конвой с овчарками, собаки захлебываются лаем, конвойные – криками и матом. Выгрузка из автозака на землю: стоять нельзя, только сидеть на корточках, глядя в землю и держа руки за головой; смотреть по сторонам нельзя. Когда весь автозак выгружен, начинается перебежка до вагона – обычно через пути; останавливаться нельзя, крики и лай подгоняют, падения – обычное дело. Еще подробность: при отправке из изолятора осужденные еще в своей одежде и обуви, но обувь у многих – с вынутыми при аресте шнурками, в ней не то что бегать, но даже ходить непросто; как результат – в вагон многие попадают уже или босиком, или с потерей одного ботинка. Перемещение из вагона в автозак и переезд в очередную пересыльную тюрьму ровно такие же: корточки – собаки – бег – лай – мат. Кажется редким счастьем, когда железнодорожное полотно подведено вплотную к зданию тюрьмы.

Но и это далеко не самое неприятное. Между перегонами в вагонзаке – транзитные камеры больших пересыльных тюрем. Впрочем, заключенные попадают туда не сразу. Сперва камера-отстойник, оттуда уже небольшими группами – на обыск (для личного досмотра и осмотра вещей в личном мешке); потом обязательно душ и «прожарка» (вещи на крючьях проходят термическую камеру для ликвидации вшей и прочего, в том числе пластмассовых пуговиц) и уже после этого – транзитная камера. Через несколько дней или недель будет сформирован этап по тому направлению, которое указано в карточке, и, стало быть, опять автозаком в «столыпин».

Чем дальше от Москвы и Ленинграда, тем хуже с продуктами, тем более скуден тюремный рацион, лишь отдаленно напоминающий то, что следовало бы называть едой. Зато строже проводится «осмотр вещей» осужденного, и усердием контролеров можно запросто лишиться не только шерстяных носков или рукавиц, но и консервов, чая, сигарет… Этим досмотр порой не ограничивается, все зависит от настроения контролеров – они охотно займутся изучением личных писем (уже цензурой просмотренных), станут читать их вслух, комментировать женские фотографии…

Каждая тюрьма встречает по-своему. Самой большой «транзиткой» считалась в те годы Свердловская пересыльная тюрьма – пуповина тюремных дорог, великая топь, где сходились пути большинства этапов. Там обращение было жестоким, особенно доставалось москвичам, которым вообще приходится несладко вдали от малой родины; ленинградцев же «дербанили» меньше, чем москвичей. Новосибирская «пересылка» славилась жестокостью обращения, а также баней, где из кранов льют ледяную воду с переменой на кипяток.

Но все это мелочи. Главное же: что ждет тебя в новой тюрьме? Как примут тебя «блатные»? Этап – своего рода русская рулетка. Беспредел в «транзитных» тюрьмах давно вошел в тюремный (равно и русский народный) эпос, и оставить там вещи, здоровье, достоинство, а то и жизнь – будничный и обычный расклад.

В силу постоянной перемены пересыльных тюрем, частых обязательных проверок, смены конвоев, непрекращающихся бытовых неудобств этап представляется самой тягостной частью срока каждого осужденного.

Для Константина Азадовского этап растянулся более чем на два месяца, а общая протяженность «несентиментального путешествия» по необъятной родине составила 11 225 (одиннадцать тысяч двести двадцать пять) километров: «столыпиными» до Хабаровска, а оттуда – не в трюме корабля до Ванино, как было при ГУЛАГе («Я помню тот Ванинский порт…»), – уже гражданским самолетом до Магадана (в браслетах и с конвойными – на радость и потеху другим, «обычным» пассажирам) и далее автозаком до Сусумана.

Для того чтобы представить себе этот Azadovsky Grand Tour, начавшийся 14 июня, а завершившийся 21 августа 1981 года, перечислим основные достопримечательности:

Ленинград, Кресты, 14 июня 1981 года

вагонзак Ленинград – Свердловск, 2080 км

Свердловская тюрьма (примерно неделя)

вагонзак Свердловск – Новосибирск, 1550 км

Новосибирская тюрьма (пять дней)

вагонзак Новосибирск – Иркутск, 1840 км

Иркутская тюрьма (пять дней)

вагонзак Иркутск – Хабаровск, 3200 км

Хабаровская тюрьма (более недели)

самолет Хабаровск – Магадан, 1980 км

Магаданская тюрьма (около четырех недель)

автозак Магадан – пос. Омчак, 375 км

Омчак, ИТК особого режима (ночевка)

автозак пос. Омчак – Сусуман, 200 км

Сусуман, ИТК-5, 21 августа 1981 года.

Как уже упоминалось выше, переписка подследственным запрещена строго-настрого, осужденным же разрешается лишь после суда и затем – с момента прибытия в места отбывания наказания. На этапе письма отправить можно только с разрешения начальника, и далеко не всегда есть возможность просить об этом.

Но именно этап дает возможность пользоваться иным видом коммуникации с внешним миром – «русской почтой», основанной на чувстве сострадания, которое встречается еще в русских людях. Согласуясь с этим чувством, которое усиливается по мере удаления от столиц, нельзя пройти мимо выброшенного из «столыпина» конверта. Более того, порой выброшенный в щель вагона клочок бумаги, на котором, кроме собственно письма, написан и адрес, силою сострадания обретает конверт, марку и отправляется по указанному адресу. В годы Большого террора, когда за подобную благотворительность можно было схлопотать срок, и то находились добрые люди. В послевоенные годы вероятность того, что выброшенное на остановке письмо дойдет по назначению, еще более увеличилась. Выбрасывались эти письма в основном на крупных станциях, где вагон перецепляли от поезда к поезду.

Конечно, об этом способе коммуникации знали и «органы», но тут уж силы были явно неравными. Это сколько же нужно отрядить сотрудников, чтобы они дежурили на запасных путях областных центров и на крупных железнодорожных узлах…

В таком письме «с дороги» можно было все-таки, пускай и с оглядкой, писать о вещах, немыслимых для тюремной и лагерной переписки, где всегда присутствовал цензор – непременный посредник между отправителем и адресатом.

«Русской почтой» воспользовался и Азадовский. Неизвестно, сколько им было написано за два с лишним месяца таких «подметных писем», но некоторые из них в конце концов оказались в руках Лидии Владимировны. Когда имелась возможность обзавестись конвертом, письмо шло не на домашний адрес, чтобы не искушать судьбу. Когда конверта не было, из окошка выбрасывался листок бумаги – в надежде, что все равно дойдет. Наверное, если бы он мог себе представить, что его не перевезут в Обухово, а потащат этапом через всю страну, он хотя бы запасся конвертами; теперь же ему такой возможности не представлялось, поэтому, если он отправлял письмо с этапа в конверте, – значит, ему удалось выклянчить этот конверт у соседей по вагону.