Иван Бондаренко - Исповедь несостоявшегося человека

«Слава богу, зиму пережили».

И готовила первый зеленый суп из крапивы. Я даже сейчас иногда на даче готовлю суп с крапивой, как напоминание о детстве.

Первый велосипед мне купили после окончания восьми классов, да и то часть денег я заработал сам, работая летом на уборке урожая. Нам, четырнадцатилетним пацанам, уже разрешали работать грузчиками на машинах, которые подвозили зерно от комбайна на ток, где сушили, перерабатывали, очищали и хранили до отправки на элеватор весь колхозный урожай.

Мы жили поначалу на свинарнике, где мать работала. Потом вырыли землянку и построили из дикого камня так называемое жилище из двух половинок. Одну, которая побольше, занимала живность, а вторую мы: отец с матерью и нас четверо детей. Благо, дикого камня в этих краях было предостаточно.

Донбасс – это (припоминаю из уроков географии) старые разрушенные горы, так называемый донецкий кряж, где большие запасы не только угля, но и других полезных ископаемых. Было много и дикого камня. С этого камня, собственно, и строили жилье, по причине отсутствия денег на приобретение других строительных материалов.

В нашей половине стояла русская печь, где спали мы, дети, кровать родителей и стол – вот и вся обстановка. Да если бы и было еще что-то, ставить все равно было бы некуда. Отец работал пастухом в колхозе, мать, повторюсь, – на свиноферме. Прямо как в фильме «Свинарка и пастух», только в реальной жизни, по крайней мере, нашей все было далеко не так оптимистично, романтично и весело, как показано в этой прекрасной «сказке», далекой от реалий жизни.

От постоянного недоедания у меня начал развиваться рахит. Не знаю, как сейчас эта болезнь называется, да и есть ли она сейчас, но тогда она называлась именно так.

Мать нажует хлеба, замотает в марлечку, сунет в рот, привяжет к ограде, а сама с отцом бежала на работу. Вот и все питание на целый день. При сегодняшней жизни в это трудно даже поверить. Но тогда было именно так.

Мать родом из Воронежской области, оказалась в Донбассе с двумя детьми, можно сказать, случайно.

Муж погиб на войне, отец матери после войны пошел по деревням в поисках работы.

Мужчина он был мастеровитый: и плотник, и печник, и каменщик. Работы было много, оно и понятно, послевоенная разруха.

За работу рассчитывались, кто как мог: кто какую одежонку отдавал, кто просто за немудреную кормежку.

Так, перебиваясь случайными заработками, он оказался в Донбассе.

Остановился в селе, нашел работу, жилье, попросту землянку, написал дочери письмо с предложением переехать жить к нему. Так она оказалась в селе с двумя детьми, где позже родился и я.

Матери, на момент моего рождения, было тридцать девять лет, а через год, в 1953 году, она родила еще дочь, и у меня появилась младшая сестра. Старшие сестра и брат родились незадолго до войны, им было чуть больше десяти – двенадцати лет.

Отец был 1925 года рождения. Как только немцы в 1941 году оккупировали Украину, моего отца, шестнадцати лет от роду, и деда угнали в Германию. Они дорогой пытались бежать, их поймали с помощью собак. У отца на всю жизнь остались шрамы на теле от укусов немецких овчарок. А так как они бежали, их уже определили в группу военнопленных и отправили в концлагерь, где-то в Западной Германии.

Отец не любил рассказывать о жизни за колючей проволокой. Говорил, что работали на износ. Строили какие-то подземные туннели. Голод круглый год, зимой – холод, летом – духота.

Вспоминал, что с большим риском для жизни воровали у лошадей корм, пищевые отходы, свеклу, кукурузу, силос.

У него так на всю жизнь и осталось чувство голода, когда уже и на столе было что поесть, он питался, ну, как бы это назвать, впрок, с мыслью, а вдруг завтра не будет еды.

Дед погиб во время бомбежки. Во время налетов авиации союзников все заключенные прятались в подвале водокачки. Прямое попадание авиабомбы, и погибли все. Кто выжил после взрыва, их затопило хлынувшей в подвал водой.

Отец в подвал не попал, убежал в поле.

Лагерь освободили войска союзников. Долгие месяцы проверок, переговоров о передаче русских военнопленных нашим спецслужбам.

Отца, как и тысячи других военнопленных, отправили в Донбасс на восстановление угольных шахт.

Во время отступления наших войск, на Донбассе, впрочем, как и везде, шахты взрывали, затапливали, чтобы фашисты не могли быстро наладить добычу угля.

После освобождения Донбасса шахты нужно было восстанавливать. Вот туда и направили бывших пленных, в число которых попал и мой отец.

После пяти лет труда на восстановлении шахт послевоенной разрухи ему дали, как он говорил, «вольную». Это была какая-то справка о свободе. Куда идти с этой свободой и что с ней делать после десятилетнего бесправного, унизительного выживания, он не знал. И он был рад, когда его пригрела женщина с двумя детьми и на 13 лет старше его. Вот где-то так встретились и познакомились мои родители.

Я давно заметил, что люди, которые пережили войну, не очень охотно предаются воспоминаниям. Лучше забыть, чем вспоминать весь тот ужас, который пришлось пережить тому поколению, где было место не только подвигам.

Вообще, война – это отдельная тема. Когда говорят о миллионах погибших, пропавших без вести, умерших от голода и холода, как-то теряется судьба конкретного человека. А ведь в каждом случае это боль и горе живых, это чьи-то отец, сын, брат, мать, дочь, сестра.

Это горе не понять, сидя у телевизора. Это такие лишения, что смерть многие считали благом, избавлением от нечеловеческих мук.

Много горя принесла война, но еще и после долгим эхом аукалась на освобожденных от фашизма территориях. Много послевоенных пацанов, детворы погибло, стали инвалидами от неразорвавшихся снарядов, бомб, мин. Мы, мальчишки, много находили подобных трофеев в противотанковых окопах, блиндажах, в местах, где проходили бои.

Так вот, сдать бы свои смертоносные находки саперам, которые частенько заезжали к нам в школу с просьбой помочь обезопасить территорию, зная нашу страсть к раскопкам. И мы «помогали», дружно поднимали руки и говорили, что мы знаем, где есть трофеи. Тем более что эти поиски происходили во время уроков. Нас усаживали в грузовую машину с ящиками с песком, и мы показывали свои «сокровища». Но сдавали то, что нам, глупышам, казалось ненужным, то есть стреляные гильзы от снарядов, оружие, не поддающееся восстановлению. А все, что по нашим понятиям представляло интерес, мы с этим пытались разобраться сами, и иногда это заканчивалось трагически.

Все эти рассказы очевидцев о войне давно навели меня на мысль о том, что я никогда, какие бы цели ни преследовали политики, власть имущие, не смогу оправдать тех, кто развязывает войны.