Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Подождав еще с полчаса, Лавриненко подозвал к себе Маликова.

— Думаю, сюда они больше не сунутся, — сказал он. — Так что ты побудь здесь еще немного и уходи в Лысцево. А я часа три подежурю у развилки на Рождествено. Похоже, они отсюда туда подадутся. Договоримся так: если что — две красные ракеты в мою сторону. Будем поглядывать. Скажи, к полуночи вернусь.

Еще находясь в штабе пехотного полка, Лавриненко слышал разговор о том, что недалеко от Лысцево замечено передвижение вражеских войск, называлось в этом разговоре и село Рождествено, которое, по предположению разведчиков, немцы могут попытаться укрепить ночью. Вот к этому–то селу и решил скрытно подойти Лавриненко, чтобы разведать силы врага. В качестве запасного этот вариант Дмитрий заранее обговорил с командованием пехотного полка. Известно было также, что в Рождествено стоит небольшой вражеский гарнизон.

Не обнаруживая себя, танкисты замаскировали машину у дороги, ведущей в село, и решили подождать ночи.

Стемнело. Мороз становился все крепче и крепче. Двигатель тридцатьчетверки танкисты предусмотрительно заглушили, и броня ее час от часу становилась все холодней и холодней, и вскоре их не спасали уже ни меховые полушубки, ни теплые шерстяные носки, полученные еще в праздничных посылках из тыла. Хотелось побегать, погреться, размять задубевшие ноги, но танкисты терпеливо сидели в танке, ожидая, когда в Рождествено все стихнет и погаснут огни. Единственное, что можно было делать в их положении, — это тихо, вполголоса разговаривать. И они беседовали, мечтали о скором конце войны, рассказывали друг другу о родных, о мирной, довоенной жизни.

— Эх, — задумчиво говорил Михаил Бедный, — как только кончится война, женюсь. Найду себе красивую девчонку, обязательно белокурую и голубоглазую. Построю дом где–нибудь в деревне под Воронежем, чтобы лес и речка были рядом. Заведу хозяйство. Детей у нас будет много… А что? Хорошо, когда в доме малышей полно: шум, гам, суета. Работать устроюсь куда–нибудь по слесарной или электрической части и буду жить себе припеваючи. Не знаю, как другие, а я сколько уже лет в городе прожил, а все равно в деревню тянет, поближе к природе.

— А мы с женой учиться собрались. В институт поступать. Она — в педагогический, а я — в машиностроительный. — Это заговорил тихий, застенчивый красноармеец Александр Шаров. Он пришел в экипаж вместо Ивана Борзых. — Хочу инженером стать, конструктором. Технику новую придумывать. С детства мечтал своими руками машину сделать. Натаскаю, бывало, всяких железок домой, а мать их старьевщику за мыло, за иголки сдаст. А я опять таскаю. Но до войны так ничего и не успел сделать.

— Теперь сделаешь. По дорогам вон готовые валяются. Подремонтируешь — и готово, — сказал Бедный.

— Нет, это не то. Своими руками охота, чтоб все до винтика.

— А вы, товарищ лейтенант, после войны в армии останетесь или в школу пойдете? Вы, говорят, до войны учителем были?

— Останусь в армии. Считаю это самым мужским делом. Попрошусь куда–нибудь поближе к границе, чтобы постоянно чувствовать передний край. Офицеру, по–моему, нельзя терять чувства бдительности, готовности в любой момент принять бой. А граница — это та же передовая.

— Семье трудно, — сказал Бедный. — Особенно женщинам. Армейская жизнь не для них. Муж как бублик к празднику — дома бывает нечасто и недолго. А потом эти постоянные учения, назначения, переезды. Нет, я не завидую женам военных. А твоя жена, командир, как к этому относится? Не жалеет, что за офицера замуж вышла?

— Ну, чтобы точно узнать, надо у нее самой спросить. Но, думаю, и она пока ничего точно ответить не сможет. Прожили–то мы с ней всего несколько месяцев.

— Я бы, пожалуй, не рискнул сейчас семьей обзаводиться, — рассудительно изрек Бедный. — Одного на фронт, другого в тыл. У многих вон семьи на оккупированной территории остались. Нет уж, лучше одному… Одному легче все это пережить. Хоть сирот да вдов меньше останется.

— Так любовь, она, Миша, не спрашивает, когда ей явиться — в праздники или в будни. Такое счастье второй раз может и не прийти, хотя кругом будет мир и тишина. Думаю, наоборот, именно в это злое время приходит к людям самая крепкая любовь. Я по своей матери сужу. Молодость у них с отцом была исковеркана, а послушаешь, как она об их совместной жизни рассказывает, и кажется, что это были для них счастливейшие времена. Отец погиб, а мать так и не вышла второй раз замуж…

— А вы, товарищ лейтенант, со своей женой на фронте познакомились? — поинтересовался Шаров.

— Нет, до войны еще. Встретились в Станиславе, на молодежном вечере, куда нас, молодых офицеров, девушки при гласили. Помню, вхожу в зал, вижу, стоят у окна три юные феи. Одна из них как стрельнула в меня взглядом своих голубых глаз, так в самое яблочко и попала. Я хоть и не робкого десятка, а долго не мог найти в себе смелости подойти к ней, пригласить на танец. Она же, смотрю, бойка, весела, танцует со всеми легко, красиво. Но, замечаю, нет–нет да и глянет на меня с любопытством. В зале шум, смех, веселье, а я стою сам не свой. Как посмотрю на нее, словно ток через меня пропускают. В тот вечер, наверное, все так ничем и кончилось бы, если б сержант один не помог. Стал он рядом с ней маячить. Серебром вокруг нее сыплет, а она, это я тоже заметил, на меня теперь с укором стала поглядывать, дескать, что же ты, танкист, вечер мне портишь? Офицер ты или нет, если сержант тебе на пятки наступает?

Э, думаю, хватит в обороне стоять, пора и в атаку идти. Пошел на вальс ее приглашать, а у самого, чувствую, колени дрожат. Не помню уж, как и танец откружил, только от себя ее больше не отпускал. Сержанту, конечно, пришлось ретироваться, а мы с ней потом весь вечер танцевали. А после, как-то так получилось, вдвоем остались.

Насмотрелись друг на друга, наговорились, насмеялись. Несколько раз друга друга провожали: то я ее до дому, то она меня до части. Все никак расстаться не могли. Мне лично казалось, что, если вот сейчас расстанусь с ней, потом все будет как–то не так. Я уже тогда, в первый же день, понял, что жену свою будущую встретил. Не знаю, как это объяснить, но был у меня с той первой встречи какой–то постоянный праздник души. Дружили мы долго, а вот о женитьбе как–то разговора не заводили. Не знаю почему. Должно быть, каждый считал этот вопрос решенным — друг без друга мы уже себя все равно не представляли. Летом приехала ко мне мать в гости. Узнала, конечно, о Нине и в тот же день попросила познакомить: не терпелось побыстрей будущую невестку увидеть. Подружились они с ней, планы строили, как дальше жить, а тут — на тебе: война…

Дмитрий помолчал с минуту, восстанавливая, видимо, в памяти подробности того страшного дня, а потом продолжил: