Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Наступила полночь. Дмитрий открыл люк, прислушался. Там, куда прошла вражеская колонна, все было тихо и спокойно.

— Угомонились, — сказал он, опускаясь в машину. — Вот теперь давай, Миша, на полном газу домой, через село. Пугнем фрицев, устроим подъем среди ночи, чтобы потом до утра им кошмары снились.

В морозной тишине леса глухо взревел мотор, и танк, вздымая буруны снега, двинулся вперед. Из–за лохматых туч показалась луна, и теперь можно было легко ехать без света. Немцы, видно, решили, что с тыла могут подходить только свои машины, и не приняли необходимых мер предосторожности. Выскочив на окраину села, тридцатьчетверка включила фары и на полной скорости помчалась по центральной улице.

Между домами стояли вражеские танки, машины, мотоциклы, пушки. Луч света вырвал из темноты стоявший около крыльца одного из домов черный «опель». Бедный чуть двинул рычаги, и тридцатьчетверка, вильнув в сторону, ткнула его гусеницей. «Опель», сорвавшись с тормозов, врезался в угол дома и загорелся. Из окон с воплями стали выскакивать полураздетые фашисты.

Впереди, размахивая автоматами, на дорогу выбежали несколько вражеских солдат, но, увидев танк, тут же бросились врассыпную.

— Забегала саранча! Черт бы их за ухо! — зло выругался Шаров. — Получайте от гвардейцев! — И резанул по немцам из пулемета.

Уже на выезде из деревни танкисты протаранили немецкий грузовик, кузов которого доверху был набит какими–то ящиками, и размололи гусеницами несколько мотоциклов, стоявших у обочины дороги. И только тогда, когда тридцатьчетверка, выскочив из села, снова нырнула в лес, ошеломленные фашисты, спохватившись, открыли пальбу. Но лишь морозное эхо откликнулось на их выстрелы.

А в штабе Панфилова в ту ночь узнали от Лавриненко о сосредоточении немецких войск в селе Рождествено и сумели вовремя укрепить сопредельный участок своей обороны.

В последние дни Панфилов был в прекрасном расположении духа. Совсем недавно его дивизию наградили орденом Красного Знамени, присвоили звание гвардейской и отметили в сводке Совинформбюро. «Поистине героически дерутся бойцы командира Панфилова, — говорилось в ней. — При явном численном перевесе сил в дни самых жестоких своих атак немцы могли продвигаться вперед только по полтора километра в сутки».

Вся страна узнала о героическом подвиге 28 истребителей танков у разъезда Дубосеково, уничтоживших в жестоком четырехчасовом бою 18 танков противника. А слова политрука В. Г. Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва» — тут же облетели все фронты и стали для защитников Родины призывом к мужеству и стойкости.

Но, несмотря на то что панфиловцы, доваторцы и катуковцы, бок о бок сражавшиеся на Волоколамском направлении, проявляли в боях поистине чудеса героизма, враг, стянув сюда лучшие свои дивизии и создав значительный перевес в живой силе и технике, хоть и медленно, но теснил наши части в глубь страны, километр за километром приближаясь к Москве.

С раннего утра 19 ноября на командном пункте И. В. Панфилова беспрерывно трещал телефон. Звонили из полков. Отовсюду поступали тревожные вести.

Генерал терпеливо выслушивал доклады командиров, узнавал, как подвозят боеприпасы, сколько раненых, как воюют гвардейцы. Панфилов и еще несколько офицеров штаба, склонившись над расстеленной на столе картой района боевых действий, что–то оживленно обсуждали, когда на пороге землянки появились Дмитрий Лавриненко и связист от танкистов Михаил Новичков.

— Товарищ генерал, по приказу Катукова прибыли в ваше распоряжение, — доложил Лавриненко.

Панфилов оторвался от карты, посмотрел на танкистов.

— Ага, вот и наш броневой щит. А мы тут кумекаем, как нам с танками бороться. Кто–то из офицеров скептически заметил:

— Узковат щит–то для нашего участка фронта.

— Ничего, ничего, зато какой щит — гвардейский! Тебя как величать, лейтенант?

— Лавриненко, товарищ генерал.

— Лавриненко? Постой, постой. Так это о тебе в печати шумят?

— Никак нет, товарищ генерал, это о моем экипаже.

— Ну–ну, не скромничай, лейтенант. Не умаляй роли командира. Хотя, конечно, трудно тому командиру, у которого солдаты никудышные. Но Катуков говорил мне, что есть у вас в бригаде такие мастера, которые в одиночку против нескольких вражеских машин ходят да еще и бой выигрывают. Это что, действительно так?

— Так, товарищ генерал.

— И что же, не было случая, чтобы вы от них бегали?

— Да нет, почему же, были. В июне, июле…

— А что теперь изменилось: танки лучше стали или воевать научились?

— И то и другое, товарищ генерал.

— Тогда ответь мне на такой вопрос. Ну а если и у немцев появятся такие же прекрасные машины, как ваши тридцатьчетверки, сможете вы бить их так же, как сейчас?

— Постараемся, товарищ генерал. Только я думаю, что дело не столько в машине, сколько в том, кто в ней сидит. Немцы, конечно, такие же люди, как и мы, но на чужой земле своя жизнь им все–таки дороже, чем приказы Гитлера. А для нас, хотя нам и не меньше их жить хочется, главное — Родина.

— Ну что ж. Не в бровь, а в глаз. Теперь вижу, что не зря Катукова хвалят — бойцов он себе подобрал лучше не надо…

Панфилов хотел что–то сказать, но в это время где–то совсем рядом разорвался снаряд, потом еще один. С потолка землянки посыпалась земля. Тут же в дверь вбежал запыхавшийся офицер:

— Товарищ генерал, вражеские танки прорвали оборону и уже идут в обход Гусенева.

Все засуетились, несколько офицеров штаба бросились к двери, кто–то предложил Панфилову срочно сменить командный пункт.

— Хорошо, сейчас посмотрим, что там творится, а потом и решим, как поступить.

С группой офицеров он вышел из землянки. И в этот же миг раздался взрыв — совсем рядом разорвалась мина.

Панфилов схватился за сердце и упал. К нему кинулись несколько офицеров, подняли с почерневшего от взрывов снега. Но помочь уже было ничем нельзя. Панфилов тоскливо глянул в небо, тихо, но упрямо сказал: «Буду жить» — и умер.

Все растерялись. Погиб всеми любимый генерал. Его, бывшего чапаевца, за личную храбрость, командирский ум и отеческую заботу о бойцах называли боевым братом Чапаева, слагали о нем легенды.

Трудно было поверить, что не стало этого замечательного, беззаветно преданного Отчизне человека. Всего за неделю до этого рокового дня он писал своей жене Марии Ивановне:

«…Ты, вероятно, не раз слышала по радио и читала в газетах о героических делах бойцов, командиров и в целом о нашей части. То доверие, которое оказано мне — защита нашей родной столицы, — оправдывается… у меня хорошие бойцы, командиры — это истинные патриоты, бьются, как львы, в сердце каждого одно — не допустить врага к родной столице, беспощадно уничтожать гадов. Смерть фашизму!