Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Мы нашли это место, ничем не отмеченное и оставшееся только в людской памяти. Но, может, это снова какое–то совпадение, и мы опять нашли не то, что ищем?

Пишем Ольге в Москву. Она отвечает, что действительно в декабре 1941 года к ним в дом зашли танкисты напиться воды и сказали, что привезли похоронить здесь своего командира.

Ольга хорошо помнит, что хоронили танкиста, завернув в плащ–палатку, и что на дереве, над могилой, долгое время была табличка с фамилией и именем погибшего, но только она, к сожалению, забыла их.

Однако нам было достаточно и этого, чтобы убедиться, что мы у цели. Ведь все, что рассказала нам Ольга, совпадало со свидетельствами бывшего комиссара танкового полка Я. Я. Комлова и механика–водителя танка Дмитрия Лавриненко М. М. Соломянникова, с которым у нас тоже шла переписка. Комлов писал, что, когда к штабному автобусу, который находился недалеко от деревни Покровское, в лесу около шоссе, подъехал танк Лавриненко, тело его, накрытое полушубком, лежало на броне танка, а на вопрос Соломянникова, как быть, он приказал экипажу отвезти Лавриненко в ближайшую деревню и там похоронить, чтобы местные жители могли ухаживать за могилой их боевого товарища и командира. Соломянников подтвердил это и даже нарисовал схему места, где похоронили Дмитрия. Только он точно не помнит названия деревни. Он также уточнил, что хоронили они его под одиноким деревом, завернув в плащ–палатку, так как гроб было делать не из чего да и некогда — нужно было снова идти в бой.

Теперь все сходилось, и у нас появилась наконец уверенность, что это именно то место, где покоится прах героя.

Обо всем этом мы написали в истринский горвоенкомат, обратились в облвоенкомат и добились приказа о перезахоронении останков в братскую могилу деревни Деньково.

В марте 1967 года, в дни каникул, истринский горвоенкомат известил нас о времени перезахоронения, и мы с ребятами, волнуясь, отправились в Березовское. Шли трехдневным маршрутом Москва — Истра — Новоиерусалимск — Деньково — Звенигород — Москва. 22 марта 1967 года могила была вскрыта солдатами, привлеченными для этой цели. Я сама, насколько это было возможно, проверяла каждый ком земли, ведь шел март, земля была очень сырой. Мы нашли компас, стекло от часов, ремешок с пряжкой от шлема танкиста, клочок комбинезона, петлицу с тремя кубиками. Все было очень ветхим. Целыми оказались лишь небольшие валенки.

Останки героя были перевезены в деревню Деньково, в братскую могилу, где похоронено более 1400 человек. При захоронении Лавриненко были отданы последние воинские почести, а в почетном карауле в одном строю с солдатами стояли и мои ученики.

Позже копию акта о перезахоронении и вещи бесстрашного танкиста мы передали на хранение в Центральный музей Вооруженных Сил СССР. Все это было сделано в торжественной обстановке в присутствии наших следопытов, а также пионеров дружины имени Лавриненко школы–интерната № 1 из города Армавира и матери героя Матрены Прокофьевны, которая вместе с бывшим комиссаром полка, полковником в отставке Я. Я. Комлевым и армавирскими школьниками впервые совершила в тот год поездку по местам, где воевал и героически погиб ее единственный сын».

На этом, пожалуй, можно было бы и закончить эту повесть, но однажды, совершенно случайно, попалась мне на глаза схема Московской области, изданная в 1973 году, в которой на 10‑й странице черным по белому было напечатано следующее: «Аннино (Горюны). Могила Героя Советского Союза танкиста Лавриненко, уничтожившего здесь 52‑й фашистский танк».

Что это? Ошибка издательства? Ведь мне было известно, что Дмитрий не был Героем Советского Союза, а награжден орденами Ленина. Об этой награде писал в своих книгах и в письме к матери Дмитрия Катуков, и эта информация не вызывала сомнений.

Однако вполне могло быть, что звание Героя Советского Союза было присвоено Дмитрию Лавриненко уже после войны, в наши дни. Вопрос этот надо было выяснить.

Мать Дмитрия, Матрена Прокофьевна, жила в то время в Армавире — это от нашего районного центра Отрадной всего девяносто километров. К ней–то я и решил съездить: уж она-то должна знать, чем был награжден ее сын. Тем более (мне было это известно), что Матрена Прокофьевна после войны переписывалась с М. Е. Катуковым. Помнил маршал, что осталась у Дмитрия на Кубани старушка–мать, одна–одинешенька, вот и писал ей добрые, ласковые письма, как бы напоминая, что по–прежнему любят и помнят гвардейцы ее сына.

Матрена Прокофьевна, небольшого роста худенькая старушка, несмотря на свои восемьдесят пять лет, была еще подвижна, разговорчива, да и на память не жаловалась. На лице ее резкие, глубокие морщины, взгляд приветливый, добрый. Мы сели с ней на скамеечку под молодым топольком и стали неторопливо беседовать.

К сожалению, оказалось, что Матрена Прокофьевна тоже ничего не знала о наградах сына, мало что могла рассказать и о его боевых делах, зато много вспоминала об их довоенной жизни. От нее–то и узнал я о трагической судьбе жены Дмитрия Нины.

Негромко, словно боясь спугнуть налетевшие воспоминания, Матрена Прокофьевна рассказывала:

— Дима расстался с Ниной в Сталинграде, откуда он вместе с частью уехал в Москву. Расставались тяжело, словно было у них предчувствие, что видятся в последний раз. Нина упрашивала Дмитрия взять ее с собой, но это было невозможно, а когда эшелон с танками ушел, она вместе с семьями офицеров вскоре была эвакуирована в глубь страны. Писала мне откуда–то из Средней Азии. Из ее нечастых писем я узнала, что и она готовится идти добровольцем на фронт, учится на курсах медсестер и что будет проситься на фронт туда, где воюет Дима. Рядом быть все же спокойнее. Желание сбылось, ее взяли в армию, но вот на фронт она так и не попала…

…Их эшелон шел на северо–запад. Когда на несколько часов поезд остановился в Армавире, Нина отпросилась съездить в город — навестить мать. Подруг предупредила, что скоро вернется, взяла со столика маленький букетик полевых цветов, собранных во время одной из стоянок, и побежала к вокзалу. Тогда еще Армавир считался тылом. И, хотя дыхание войны остро чувствовалось и здесь, до города еще не доходило эхо орудийной канонады. Поэтому, когда над Армавиром низко пролетели самолеты, а потом несколько взрывов потрясли город, жители поняли, что и сюда вступала война — немцы бомбили железнодорожный вокзал. Это было в начале августа 1942 года.

Ни в тот день, да и никогда больше, Нина не пришла ко мне в гости. А тогда, после бомбежки, приходили ко мне солдаты из эшелона и рассказали, что видели, как она перебегала через железнодорожное полотно, как повернулась к подругам, помахала букетиком цветов и радостно крикнула: «Я на часок к маме…» А потом раздался взрыв, и… — Матрена Прокофьевна замолчала, уголком платка вытерла набежавшие слезы, вздохнула глубоко и горько. И совсем тихо добавила: — Оба были такие молодые, здоровые, красивые. Только бы жить да радоваться… Будь она проклята, война! Сколько горя людям!..