Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

– Но могут сложиться какие-то обстоятельства, при которых вы возьмёте в руки оружие?

– Да, конечно. Более того, в другой стране я вряд ли возьму в руки оружие, только здесь. Потому что этот этнос мне знаком. Да, я грузин и этого не отрицаю. Но мне не чужды: русский язык, русский мир, русская культура. Я вырос в стране, которая была многонациональна. Никто не говорил, что Грузия должна быть для грузин. Я это всё видел – и это приводит к очень плохим последствиям.

– Как вы смотрите на российско-грузинские отношения?

– Они преодолимы. Когда в Грузии придёт один человек и скажет, что пора снять розовые очки и понять, что мы не вернём Осетию, мы не вернём Абхазию. Нужно к этому реально подойти и признать. Так же, как и Украина должна признать, что она потеряла Донбасс. Захотят жители вернуться или нет – это уже будет их решение. Но сегодня никто не горит желанием. Их куда больше устраивает даже ДНР, лишь бы не быть в составе Украины.

– Мне кажется, – говорю я, – что элементарное нежелание быть в составе страны, которая ведёт себя как не родная, и желание сохранить свою идентичность, – вот что было причиной войны. А не «фашизм на Украине», про который надо говорить крайне аккуратно. То, что в стране есть 5 % зигующих маргиналов, и проамериканская администрация, не делает всю страну фашистской.

– Когда начинают рассказывать, – говорит Теймураз, – что они воюют с фашизмом, у меня лично это вызывает улыбку. Хорошо, с каким фашизмом ты воюешь? Где ты его встречал за столько времени? Если ты его не встречал, то как ты с ним воюешь? Либо его нет, либо ты не с теми и не там воюешь.

Я допиваю своё пиво, Теймураз спокойно ждёт: если есть ещё вопросы, он готов отвечать; если нет – и не надо.

Он явно не испытывает ни удовольствия, ни раздражения от своей роли. Ну, задали вопросы, ну, ответил.

Его жизнь – где-то в другом месте. Точно не в воспоминаниях о том, какой он славный воин.

Он восстановил свой бизнес в Москве.

Со странным чувством представляю, как он сидит, безупречный джентльмен, на каких-нибудь переговорах, и напротив коллеги – наподобие его, или чуть похуже джентльмены. И даже не подозревают, что перед ними «международный преступник» с гражданством «непризнанной террористической страны», отсидевший на подвале с неплохой перспективой остаться там навсегда, участвовавший в боях под Семёновкой, в боях в Ямполе, в жуткой одиссее в донецком аэропорту и в боях под Дебальцево. И эти джентльмены – они думают о себе, что все тут – люди одного порядка, одного опыта. А они иной – раз взрослые дети, с ничем не подтверждёнными понтами.

Но это я так вижу. Теймураз наверняка ничего такого даже не думает.

Зато подросший сын его наконец увидел отца воочию, и смог его обнять. (Военкор и поэт Семён Пегов очень смешно рассказывал, как Теймураз при любых обстоятельствах просил у военкоров скайп, чтоб поговорить с сыном. Теймураз говорил с ребёнком при первой возможности. Правда, у Пегова возникло ощущение, что сын этот у Теймураза не единственный. Но мало ли, что там может показаться военкорам.)

Новую жену Теймураз нашёл здесь, в Донецке.

У новой жены уже имелась дочка на тот момент.

– Теперь у тебя есть приёмная дочь? – переспросил я.

– Это моя дочь, – ответил Теймураз очень мягко, но с таким убедительным ударением на слово «моя», что я, даже если б хотел, не стал бы эту тему продолжать.

И я спросил про другое.

Указав на кафе, где сидели вполне себе сытые и довольные молодые люди, скорей всего, никогда не бывшие на передовой, я поинтересовался:

– А тебе не кажется обидным, что все эти жертвы и все эти смерти были… вот ради них? – я кивнул в сторону той компании. – Они ведь не за что и никому не благодарны.

– Это не ради них, – ответил Теймураз. – Вот смотри, у меня есть видео…

Он взял свой телефон и нашёл какой-то ролик.

Там ополченец Теймураз – высокий, такой же, как и сейчас, спокойный, в идеально сидящей на нём форме, – из подвальных помещений побитой «хрущёвки» выводит женщину и её дочку: они там прятались четыре дня, пока город покидали украинские силовики.

И вот мать и дочь выходят на свет, почти наощупь, жмурятся; они очень удивлены и, кажется, счастливы.

Насколько возможно быть счастливыми в таких обстоятельствах.

Теймураз говорит им:

– Больше не бойтесь.

Честно говоря, я не слышу, что он там говорит, – но, кажется, именно эти слова.

Про журналиста Андрея Бабицкого я помнил давно – слышал о нём, ещё когда был в Чечне, во второй половине девяностых, сначала бойцом, а потом командиром отделения ОМОН.

Бабицкого там воспринимали как однозначного врага. Описывая освободительную борьбу брутальных горских бородатых мужчин, он мотался по всей Чечне, меняя машину за машиной: за свои чеченские командировки Бабицкий потерял шесть авто – в основном, транспорт ломался от сверхизноса, но одну-две из них реально подстрелили российские федералы; в сущности, если б Бабицкий попался на глаза моему отряду – при иных обстоятельствах и мы могли остановить его работу навек; откуда мне было знать тогда, что я встречу Бабицкого почти двадцать лет спустя и с удовольствием пожму ему руку.

Случай Бабицкого – аномалия. Он – единственный журналист мощнейшей и вреднейшей структуры «Радио “Свобода”», которого уволили с работы вскоре после того, как он высказал свою позицию по присоединению Крыма и по «сепаратистскому движению» на Донбассе.

Вместо того, чтоб раскаяться, исправиться и произнести какую-то сакраментальную фразу вроде «Я был ослеплён и наивен…» – Бабицкий перебрался в Донецк и остался там жить.

Мы с ним несколько раз созванивались, и наконец однажды встретились в легендарном донецком кафе «Легенда» – любимом месте обитания донбасских военкоров.

Бабицкий оказался невысоким дядькой в очках, умеренно приветливым, очень внимательным; невозмутимым и ведущим себя с безупречным достоинством. Некоторое время я разглядывал его, пытаясь понять, что за крови в нём замешены; потом спросил прямо, он сказал, что по матери он таджик, а по отцу еврей. Что ж, редкая замесь.

– Достаточно близко общаясь вторую половину «нулевых» с российскими либералами, я предполагал, что рациональное осмысление тех или иных ситуаций в итоге нас может привести к одним и тем же выводам, – издалека начал я. – Кардинально разойдясь в 1991 году, мы, надеялся я, когда-нибудь сможем сойтись хоть в каких-то вопросах. Но после киевского майдана, у нас, напротив, случился полный разлад. Почти со всеми поголовно! В итоге, я начал исследовать личный путь каждого, кто в этой истории сделал неожиданно иной выбор. Их не так много, кроме тебя. По пальцам одной руки можно пересчитать.