Наум Перкин - Эпитафия без елея. Страницы воспоминаний партизана

На рассвете были уже на ногах. Пошли маленькими группками, по два-три человека. Кто с кем попал на ночевку, с тем, гляди, и друзья-попутчики. А куда идти? Известно одно: двигаться на юго-восток, чтобы выйти где-то между Курском и Орлом. Хочешь не хочешь, а усваивай тактику «окруженца»: избегай больших дорог, по которым к фронту все идут – и колонны, и транспорт. Знаю, что мы кружим на стыке двух областей – Орловской и Сумской. Мне удалось раздобыть небольшую, из школьного учебника, карту европейской части СССР. На ней удобно разрабатывать стратегические планы. Вот мы здесь, правее хутора Михайловского, а вот Орел и Курск – рукой подать. Проходим по местам недавних сражений. Это Хинельский лес. Мертвая тишина теперь вокруг.

Утро 10 октября неожиданно встретило нас первым снегом. Впору было радоваться при виде нежной белизны улицы, крыш, набухших веток на деревьях, когда мы выходили из изб и строились в походную колонну. Отдохнувшие и приободренные ощущением воинского порядка, мы почти весело покидали деревню. Теперь у нас новый командир. Статный батальонный политрук. Он кажется мужиком спокойным и толковым.

Говорят, разведка вернулась, путь свободен. Двинулись.

Отошли от деревни всего метров триста, когда началось то, чего мы сейчас и не ждали. Впереди вдруг взвизгнула и забилась земля, и за всплесками огня и дыма исчезла голова колонны. Только что был мостик недалеко от нас, на него спокойно вступали солдаты, и мы вот-вот должны были вступить на этот мостик. Только что по обе стороны дороги стояли веселенькие копны ржи, чуть побеленные снегом. И вдруг все это отделилось от нас огненно-черной стеной, и за ней пропала дорога, наверное, изорванная в клочья, и на том месте, возможно, барахтался и перекатывался сейчас огромный клубок человеческих тел. Но именно там, через это и за этим виделось спасение, выход из неизвестности. Вопреки всему какая-то сила рванула меня вперед, охваченный отчаянной решимостью, я даже взмахнул рукой, увлекая за собой, – но встретился с глазами политрука, полными смятения и гнева, увидел, что он показывает в сторону леса и туда уже бегут люди. Лес не стал нашим спасением. Это был уже их лес. Мы заметались, встреченные гулкой дробью пулеметов, падали и ползли, падали и ползли. Снова к деревне, теперь только туда! Левее и назад. Длинный сарай. Я не один, со мною еще двое. Снег растаял, и все еще зеленая примятая трава под ногами, а чуть поодаль – дикая груша без листьев.

Мы прислонились к почерневшей бревенчатой стене, порывисто дыша и прислушиваясь, как там понемногу затихает, и тогда, словно по чьему-то зову, стали подходить к нам люди из деревни. За подростками прибежали девушки. Славные украинские девчата!.. Скверно на душе, но как не улыбнуться при виде этих близко подступивших, красивых, возбужденных девичьих лиц, этих расширенных от удивления глаз, этих невольных движений руки, поправляющей сдвинувшийся на глаза платок или теребящей косу на груди.

– Что будем делать?..

Снова этот неотступный вопрос. Его высказали теперь другие. Но стал ли он оттого проще?

Теперь мои спутники – пожилой худощавый интендант из запасников и высоченный широкоплечий старшина. Оба молчаливы. Один – с застывшим недоумением в глазах, другой – медлительно-машинальный в движениях. Когда, обходя деревню, мы приближались к мелкому перелеску, совсем низко со страшным грохотом пронесся над нами самолет с черно-желтым крестом, и огромная его тень на мгновение закрыла нас. Потом в поле мы наткнулись на немецкую батарею и только чудом спаслись. Долго лежали, притаившись в овраге у дороги, дожидаясь, пока прекратится натужный вой тяжелых грузовиков и умолкнут гортанные крики немцев. Когда стемнело, добрались до полузаброшенного совхозного барака, где в каморке жила одинокая старуха, и стали укладываться на грязном полу. Вскоре послышались осторожные шаги. Старуха на тихий стук и шепот «впустите, свои» открыла дверь, впустила кого-то. Хотя было уже темно, мы все же могли различить небольшую фигуру, двигавшуюся как тень. Кто это мог быть еще, как не наш брат – «окруженец»? Переодетый окруженец. Никакого вещмешка, ничего в руках. Несколько медленных шагов от двери и мимо наших ног, маленькая пауза, потом, совсем в темноте, шепотом: «Вот и я», – и он уже на полу.

– Откуда, друг? – спрашиваю первый: улегся-то он ближе всего ко мне.

– Долго рассказывать.

– Не из 13-ой армии?

– Да нет. Я еще под Киевом попал.

– Как же оказался здесь?

– А куда было идти? Шел в леса, тут еще фронт стоял.

– Так что же это – много ведь времени прошло, как Киев сдали-то? – удивленно прошептал старшина. – И все не попадался? Ни разу?

– Ги, – с горьким смешком – мол, наивный вопрос – чмыхнул парень. – Всяк бывало. Задерживали, и в обоз брали, сколько раз бежал.

– А форму-то давно снял? – все любопытствовал старшина.

– Пришлось, так снял. Лейтенант ведь я. Куда мне было в форме! Сунулся туда, сюда – никак. Вот и снял. Снял да надел этот маскарад, – он как бы пощупал пренебрежительно свою одежду.

– Вот тебе… – проворчал старшина, убрав свою голову от моего плеча и вытянувшись. Интендант только прокряхтел.

– Нет, друзья, – заключил переодетый лейтенант тоном старшего, – так, в форме, вам никуда не добраться. – Будто в подтверждение своих слов он приблизил к моим глазам руку, потрогал другой низ рукава своего ватника, расстегнул или отвернул этот низ рукава, и я скорее догадался, чем увидел извлеченный оттуда пистолет.

– Вот, на всякий случай… Никогда не расставался с ним! Так же загадочно, как явился к нам, парень чуть свет исчез, выскользнул из барака. Что и говорить, я почувствовал тайную зависть к нему. По крайней мере знает, куда идет. А что делать нам? На что надеяться? Где искать своих, когда кругом немцы – дороги забиты, в поле то и дело показываются их машины, зеленые и серые фургоны, а местность открытая. На кой черт мы вышли из лесов, в то время как люди подаются туда?

Главное, где теперь фронт?

– Что же нам делать? – спрашиваю я попутчиков. Интендант, все еще сидя на полу, смотрит на свои колени, посапывая, словно не понимая, о чем идет речь. Старшина, в расстегнутой гимнастерке и без ремня, пригнулся к чуть посветлевшему окошку.

– Ну, да говорите же, черт возьми! – не выдержал я их тупого уклончивого молчания. – Что ж, давайте при полной форме угодим немцам прямо в лапы… Или сделаем так, как этот лейтенант, – обманем их, перехитрим, чтоб добраться до своих. А там…

– Что-то страшно, – глухо проговорил интендант. – Нам приказ зачитывали… Снять форму – это как нарушение присяги… Что тогда будет?

О, что я отдал бы, на что я был бы готов, если бы среди нас был старший, сильный, уверенный, твердый и умный, знающий, что делать, куда вести… Такой, который по праву взял бы на себя ответственность за все… Как было бы тогда просто и легко. Но его нет, этого старшего, сильного и знающего, а мои попутчики еще больше, чем я, нуждаются в опоре и защите. Они беспомощны и растерянны, как дети, они неопытны и непредприимчивы, как новобранцы, хотя один из них и вездесущий старшина.