Дмитрий Олерон - Олимпийские сонеты. Стихотворения

И мчится в путь, гремящий и святой,
Туда, к лугам Тринакрии златой,
В победный кров чертогов Гиерона.

О властелин лирического строя,
Кому ты, гимн, гремишь хвалу свою?
Кого своей форминтой воспою,
Бессмертного, иль мужа, иль героя?

О, славься, Зевс! В дорическом краю
Бежит Алфей, священный берег роя.
Там, где струи звенят, как Каллироя,
Вскормил Геракл геройскую семью.

Он игры ввел в Зевесову обитель
И дал закон, чтоб каждый победитель
Увенчан был трофеем боевым.

Всем честь своя по мере их таланта.
Мы ж за коней Ферона возгремим,
Властителя, опору Акраганта!

И золото, и пурпур, и виссон.
Тускнеет свет в тяжелом аромате.
Нерон дрожит: о Тигре и Евфрате
Поет стихи в театре завтра он.

Трепещет пот на тучном лобном скате.
Он вновь и вновь берет свой барбитон.
Петроний нем. И в шумный струнный звон
Вторгалась грусть и пела об утрате.

Летает плектр. Гремучий Тигр течет
И пенится и бьется о цезуры.
Тускнеет свет, дрожат в углах скульптуры

Под взмах ноги, ведущей тактам счет.
И в грустном сне, один, следит Петроний
Багровый дым сирийских благовоний.

Забыт Геракл. Умолкли песни Пану.
Угас во тьме Ахейский ореол,
И Ромулов ликующий Орел
Припал на грудь к безгласному титану.

Был Перегрин. Восстал и не обрел
Волшебных сил закрыть живую рану.
Тогда, послав проклятья Гадриану,
Он умирать в Олимпию побрел.

Олимпия… Как пышно это слово…
Как пышно призрак яркого былого
Над нею свой багрянец распростер.

И Перегрин пред чуждою толпою —
Последний грек – кинической стопою
Взошел в свой дом – на пламенный костер.

Недвижный стан под складками хламиды,
По сторонам два судорожных льва,
Меж тяжких крыл застывшая глава
И странный взгляд персидской Артемиды.

Вверху орлы и грифы, – кружева,
Иль вышивки с одежд Ахемениды,
Иль фрески стен, куда стекались миды
Справлять богам безвестным торжества.

А посреди, в тени, должно быть, лавра,
Разит Геракл бегущего кентавра,
На всем скаку для выстрела застыв.

Я слушаю чеканные рассказы,
Где, в сказочный сплетаясь примитив,
Звучит Восток сквозь стиль Коринфской вазы.

Срывался снег. Как стертая камея,
Текла луна. Дул ветер. Киферон
Тонул во мгле. Ненастный Орион
Сверкал из туч, зловеще пламенея.

К домам стекалась тьма со всех сторон.
Гребнем бойниц чуть брезжила Кадмея:
Там, на горе, от стужи цепенея,
Развел костры спартанский гарнизон.

Вот, пробудив пустынным гулом плиты,
Прошли вдали дозорные гоплиты,
Бряцая в такт застежками кнемид.

Молчала ночь. Чуть брезжили бойницы,
И, скрыв клинок в одеждах танцовщицы,
На пир тирана крался Пелопид.

В немых песках дряхлеющего Нила
Он жил века, незнаемый никем.
Его покой лелеял мертвый Кем,
И ночь его для вечности хранила.

Сиянье од и блеск эпихорем
Века в тиши Изида пламенила:
Как тайный жар забытого горнила,
Он тайно жил, для мира мертв и нем.

И ныне он, по-новому великий,
Восстал. И вновь исторг из тьмы гробниц
Торжественно певучий эпиникий,

Речь мудреца и рокот колесниц,
И внемлем мы цветам его раздумий,
Как говору тысячелетних мумий.

Сливается с снегом дорога.
Еще далеко зимовье.
Присесть, отдохнуть бы немного,
Плечо оттянуло ружье.

Один на сухом буреломе,
Воткнув свою шомбу в забой,
Сижу в полусонной истоме
И слушаю лес над собой.

Раздвинулись хвойные ткани,
Заискрились смехом немым,
Прогалину спящей елани
Окутали в солнечный дым.

И в этом неявственном звоне,
В сиянье и блеске огней
Есть что-то, как в строгой иконе
Под яркостью риз и камней.

Остаться и стать здесь ночлегом,
А к полночи встать и смотреть,
Как хиус кружится над снегом,
Как мглится ветвистая сеть.

Как звезды блестят через хвою,
Как дышит уснувшая сень
И четко под полной луною
Чернеет волчиная тень.

Еще из-под камней расселин
Не вытаял вздувшийся лед,
А лес мой так зелено зелен,
И в воздухе радость плывет.

И там, где хребетные грани
Желтят лиственничную высь,
Уже с зеленями елани
Весенние сини слились.

Блуждаю и радуюсь гуду,
Скольжу, запинаюсь, встаю —
Теперь я навеки забуду
Ненужную муку свою.

Все, все, что я думал зимою,
Чем жил я и тешиться мог,
Я с сердца усталого смою
В купели весенних тревог.

Чей шум там в березовом логе?
Справляется ль праздник у птиц,
Выходит ли зверь из берлоги,
Бежит ли толпа древениц?

Бежит, шелестит по кореньям —
Увидеть, каков человек,
И сгинуть сырым испареньем
В дрожащей дали лесосек.

Цветы над еланью красивей,
И солнце над нею ясней,
И вся она в ярком порыве
И в смехе живых зеленей.

Она своей юности рада,
И я своей юности рад,
И радостью в камнях распада
Звенит молодой водопад.

Сосняк истомился от зною
И пышет смолой и огнем.
Тропинка просекой сквозною
Уходит в отлогий подъем.

В дрожанье расплавленной мари
С ружьем и Соболькой один
Иду через черные гари,
Спускаюсь на дно логотин.

В ушах моих гулкое пенье,
Мне больно от вздувшихся жил,
И пес мой в горячем томленье
Визжит и про стойку забыл.

О, если бы калтус поближе,
Упасть бы, всем телом прильнуть,
Тонуть в его сладостной жиже
И пить забродившую муть.

Земля истомилась без теней,
Соболька, хоть ты перестань!
И вдруг из-за хвойных сплетений
Она – Золотая елань!

Здесь тень, здесь трава, здесь кустарник,
Здесь квас в балагане косца,
Здесь лечь на холодный татарник,
Лежать и дышать без конца.

Сбегаются тени от Чанки,
Дымится закат по кряжу,
Иду, собираю саранки
И с псом совещанье держу: