Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет. Книга 1. Откуда мы пришли

После выздоровления я из больницы вернулась домой стриженной и невероятно худой. Так закончилось относительно благополучно мое знакомство с сыпным тифом. Но только для меня. А для семьи… эта болезнь унесла с собой троих самых дорогих мне людей. Но это будет позже.

Год 1918-й. В это время из-за гражданской войны и бандитизма частные магазины (а тогда магазины были только частными) уже не работали, и отец оказался безработным.

Деловые люди его квалификации начали ездить в города, где производили ткани, закупали там оптом товар и реализовывали его в местечке. Подключился к этому делу и отец, но у него ничего не получилось. В Добровеличковке товар у отца не продавался, и пришлось мне и ему ходить с товаром по окружающим селам и там его реализовывать. Но и здесь у него ничего не получилось. На Украине шла гражданская война, и разъезжать с большими партиями товара, да еще с повсеместным бандитизмом, стало опасно для жизни, в особенности еврею.

Пришлось перейти на мелочь. У торговцев в местечке стали покупать галантерею и разносить ее для продажи по селам и базарам. В этой торговле я уже была первенствующей. Я расстилала на земле подстилку и раскладывала на ней наш товар: нитки, иголки, гребешки, тесьму, резинки, ленты и всякую другую мелочь. У меня торговля шла довольно бойко.

Во-первых, мне помогало хорошее знание русского языка, и, во-вторых, многие крестьяне покупали у нас, а не у других потому, что знали отца по прежним временам. Отец этой торговли стеснялся, стоял в стороне и переживал. Такая торговля убивала его морально, он осунулся и на него было больно смотреть. Базары в селах открываются очень рано. Если ехать на подводе, то можно из дому выйти чуть позже. Идти около 8 км летом было еще терпимо, а зимой было очень тяжело. Тогда я очень завидовала нашему соседу, который работал в тепле и еще и песенки напевал.

А тут в семью пришла еще одна большая неприятность. Во время разгула бандитизма родители спрятали свои ценные вещи в погребе Шлемы Грабовского. Когда пришло время доставать их из этого тайника, выяснилось, что самое ценное, что у них было, обе меховые шубы, сгнили. Зима стояла суровая, и отцу необходимо было теплое пальто. Но для этого нужна была соответствующая ткань. Материал фабричного производства купить было уже невозможно, пришлось купить кустарную ткань кремового цвета, просто рядно. Но ничего не поделаешь, и наш портной пошил ему это позорное для него пальто на вате. Я уже была достаточно взрослой, чтобы ему посочувствовать. Надо было что-то делать, и эта ткань навела отца и его приятеля Ицю Кривоноса на мысль заняться кустарным производством тканей. Поехали они в город Смела – тогдашний центр производства тканей. Купили два ткацких станка и привезли с собой инструктора, показавшего им, как этими станками пользоваться. Однако, после отъезда инструктора, выяснилось, что ткать они так и не научились. Пришлось это производство прекратить. Так как станки были куплены за деньги Кривоноса, то их в разобранном виде оставили у него, как память.

И все же, несмотря на эту совместную неудачную операцию, Кривонос после смерти отца много помогал нашей семье, – что значит настоящий друг. И пришлось нам снова заняться торговлей вразнос по селам и базарам. У нас уже появился опыт и торговля шла бойко. У меня уже хорошо получалось. Бабушка с дедушкой продолжали заниматься тем же, чем и раньше, с теми же посиделками.

На смену царской власти пришла Советская власть. Магазины теперь стали государственными, но в них ничего не было. Евреи начали приобщаться к земледелию. В семьях со взрослыми детьми, могущими работать на земле, дела шли хорошо. Вначале было хорошо и в семье Шлемы Грабовского. Но потом произошла ссора из-за межи между Шлемой и Печенюком, в которой они друг друга чуть не убили. Очень скоро Шлема умер и соседи говорили, что это его бог наказал за несправедливый поступок по отношению к зятю.

Впоследствии американские еврейские организации открыли на Херсонщине еврейские земледельческие кооперативы. Печенюк туда переехал и хорошо там преуспел. Вначале Советская власть религиозную деятельность евреев не преследовала. Но при очередной перемене в политике государства, когда стала преследоваться всякая религиозная деятельность, Печенюка арестовали за хранение литературы по иудаизму, и вряд ли он этот арест пережил.

Рядом с больницей, на окраине местечка, приступили к строительству школы, которой дали название «Еврейской семилетней средней школы». Закладка школы прошла торжественно. Под каждый столб положили деньги. Помещение школы было маленьким – четыре небольшие классные комнаты и небольшой актовый зал. Меня приняли в пятый класс. После образцовой школы эта школа была просто убожеством. Неопытные учителя, отсутствие порядка, парты стояли тесно. Училась я неплохо, но без охоты. Только потом я поняла причину своей грусти. Я скучала по привычному порядку, по чистоте, по подругам и даже по школьному саду. Здесь все было по-бедняцки. Только летом было хорошо. Я забиралась в хлебное поле за школой и учила там уроки.

На дворе уже начало 1920 года. Я заканчиваю школу. Родители хотели, чтобы я продолжала учебу на врача в Одессе. А продолжать учебу после 7-го класса можно только детям, достигшим 16 лет, а мне было только 15. Мне надо было прибавить один год. Отец обратился к казенному раввину по фамилии Тигай (В царской России казенным раввином было выборное должностное лицо, отвечающее перед государственными властями за регистрацию гражданского состояния евреев и за административное управление еврейским богослужением). И с легкой руки Тигая я повзрослела на один год (В сохранившемся метрическом свидетельстве видно явное исправление цифры 6 на 5, причем другим цветом чернила и другой рукой) . Но наступает зловещий 1921 год. Тут уже будет не до учебы.

После небольшой передышки, наступили еще более тяжелые времена. Вокруг тиф косит людей, голод и холод. И все же у нас, в начале мая 1921 года, произошла большая радость – корова отелилась. Для нас эта радость была особенной, так как после отела у коровы появилось молоко, а наличие молока в семье тогда – это была жизнь! Я не в состоянии описать радость от появления первого молока. Для нас это значило, что будем жить! Корова была племенной породы и молоко было жирным, а масло быстро сбивалось.

Радость была недолгой. Почти что сразу на нас начали сыпаться одно несчастье за другим. Началось с того, что у дедушки обвалилась русская печь и сразу же он заболел сыпным тифом. Так как я уже переболела тифом, я вызвалась ухаживать за больным без опасения заболеть самой. Родители с моим предложением не согласились. Основной их довод был: «Что люди скажут?». Им стыдно было перед соседями и друзьями.