Михаил Державин - Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу

Это мое увлечение держалось года два.

«Рядом с Плесково находилась деревня Лужки. Там все, конечно, успели на его кульбиты насмотреться. И когда Мишка уже в юности, на первом курсе Щепкинского училища, снялся в фильме «Они были первыми», в деревне висели самодельные плакаты: «Сегодня в Плесково будет показан кинофильм «Они были первыми», где играет Мишка Державин (Тарзан)». И вся деревня пошла в клуб дома отдыха – посмотреть на своего Мишку-Тарзана.

К слову сказать, мой братец был очень красивым мальчишкой. К тому же ему всегда невероятно хотелось быть модным. Помню, как он делал себе этакий кок, и чтобы этот кок сверкал и переливался, намазывал бриолином голову. Спрашивал меня: «Блестит?» Я ему: «Ну, Миша, как бриллиант». И вот он шел на какую-нибудь встречу или просто пройтись по Арбату, пощеголять своей прической. Потом пошла особая мода на обувь, называлось это «манка» – на старые подошвы наклеивали еще одну, кажется, из поролона, – белую, резную по канту. Всем казалось, что это здорово похоже на обувь американских музыкантов и артистов. Щеголяли в этой «манке».

В школьные годы я больше был успешен в гуманитарных предметах, особенно в литературе. И, конечно же, не отпускал театр. К тому времени он уже прочно занял главное место в моей жизни. Поэтому я был очень счастлив, что в нашей школе беспрестанно устраивались литературные вечера с чтением стихов, басен, отрывков прозы современных авторов.

Тогда же впервые влюбился… Помнится, посмотрел какой-то фильм с Диной Дурбин, и такая была она очаровашка, курносенькая да голубоглазенькая… словом, привела меня в полный восторг. А по соседству с нами жила девочка Люся. И вот мне в какую-то минуту показалось, что она – вылитая Дина Дурбин, такая же голубоглазая, курносая, с локонами беленькими. И я влюбился в нее страшно.

Примерно в это время мне купили новое пальто с большими черными пуговицами. И вот однажды, когда мы катались с горок и валялись в снегу, Люся подошла ко мне и говорит: «Миша, у тебя сейчас пуговица оторвется». А я смотрю не на пуговицу, а на нее, взгляд не могу отвести и вдруг целую ее в розовую щечку… А она не убежала, не шлепнула варежкой, а тоже молча посмотрела на меня и поцеловала.

Потом я у старьевщиков-татар, которые в те времена ходили по улицам и собирали ненужные вещи, выменял маленького лебедя – игрушку из воска – и подарил ее Люсе. И она сказала мне: «Миша, я буду тебя помнить всю жизнь».

Вскоре их семья эмигрировала из СССР – это была первая «хрущевская» волна. Люся давно живет за рубежом, ей под восемьдесят, и она совершенно не похожа на Дину Дурбин…

У нас была очень гостеприимная семья. Папа часто собирал практически всех детишек из нашего дома, человек восемь, вел всех нас в зоопарк, а там покупал каждому по бублику горячему и по мороженому. Так же, целой толпой, мы ходили с папой и в Музей изобразительных искусств, и в Третьяковскую галерею, и в Исторический музей. Он сознательно нас развивал, превращая каждую экскурсию в веселый поход, увлекательное приключение, и мы с удовольствием с ним всюду мотались. И познавательно, и весело, и интересно, и что-нибудь вкусное перепадало.

Мама мне рассказывала, как Борис Васильевич Щукин, училище имени которого я впоследствии окончил, еще до войны носил меня на руках в доме отдыха на Пахре. Там же был и пионерский лагерь. Молодые, впоследствии знаменитые актеры вахтанговского театра работали у нас пионервожатыми. Целыми днями мы бегали, ловили рыбу в Пахре, с тех пор я еще больше полюбил рыбалку. Время было сказочное. И, надо сказать, сытное, несмотря на послевоенные трудности. У нас было подсобное хозяйство, в котором мы выращивали огурцы, редиску, лук, морковь… Сами пололи все грядки. У всех было тогда какое-то приподнятое настроение, люди излучали оптимизм. Все жили с ощущением того, что уж теперь-то все будет очень хорошо.

Когда у нас еще не было своего дачного участка, мои родители снимали дачу на лето. Туда тоже приезжали их знаменитые друзья. Как-то Борис Владимиров и Вадим Тонков, артисты, которые играли популярных старушек – Авдотью Никитичну и Веронику Маврикиевну, – привезли с собой невысокого человека в плаще и кепке. Вскоре мы – и гости и хозяева, и взрослые и школьники – решили поиграть в футбол против деревенской молодежи. На ворота встал тот самый элегантный дядя в кепке. В нападении и защите играли Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична. Я играл за противоположную команду и забил красивый гол. Тогда Борис Владимиров (Авдотья Никитична) вдруг провозгласил: «Михал Михалыч забил гол лучшему вратарю мира». Ребята все насторожились, а Владимиров продолжал: «В наших воротах стоит Лев Иваныч Яшин». Это было невероятно!

Арбат был тогда «режимной» улицей. Сам товарищ Сталин ездил по Арбату из Кремля на свою ближнюю дачу в Кунцево. И на этой улице, и в окрестных переулках стояли так называемые «топтуны» – переодетые агенты Министерства государственной безопасности. Мы с мальчишками их сразу узнавали, потому что они были все в одинаковых синих пальто с котиковыми воротниками, в теплых ботах и с телефонами спецсвязи. И когда по Арбату проезжала вереница правительственных «Паккардов», которая двигалась по нынешним меркам очень медленно, хотя и с каким-то невероятно могучим гудком, похожим на многократно усиленный голос кукушки, – мы выскакивали из школы, размахивали руками, кричали: «Ура товарищу Сталину!» – в полной уверенности, что и он нас увидел, и мы его разглядели. Его охранники, по-моему, всех нас уже знали в лицо, поэтому никаких конфликтов между нами не случалось.

В послевоенное время все жили достаточно скромно, но старались вместе отмечать все праздники, устраивали детские вечера, новогодние елки, как я уже говорил. Все зимние каникулы мы, дети, свободно курсировали по всем квартирам дома – сегодня у Державиных, завтра у Двойниковых, послезавтра у Журавлевых. Актер Театра имени Евг. Вахтангова, впоследствии знаменитый чтец, народный артист СССР Дмитрий Николаевич Журавлев жил со своей супругой и двумя дочками, Машей и Наташей, в маленькой квартирке на первом этаже. У Журавлевых были самые интересные елки. Там, кстати, я и познакомился с Шурой Ширвиндтом. Мне было тогда 11, а ему уже 13 лет. Он мне казался уже недостижимо взрослым, тем более что Шура пил настоящее шампанское, а я – все еще лимонад.

Помню школьника Андрюшу Миронова. Мария Владимировна и Александр Семенович – родители Андрея – хорошо знали моего отца. Они приходили вместе с Андреем на спектакли вахтанговского театра. Андрей был на целых пять лет младше меня, поэтому мы с ним теснее сдружились уже в Щукинском. Я учился на последнем курсе, он – на первом. Я играл дипломные спектакли, а он вместе с другими студентами-первокурсниками помогал нам ставить декорации. Шура Ширвиндт к тому времени уже окончил училище. Я видел его знаменитые отрывки из классических пьес, в которых он блестяще двигался и фехтовал. Сразу после окончания училища он стал в нем преподавать, но не актерское мастерство, а именно сценическое движение и фехтование.