Михаил Державин - Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу

Как я уже говорил, совсем рядом со школой и моим домом располагалось Театральное училище имени Щукина. Мне ничего не оставалось, кроме как перейти в соседний подъезд и выучиться на артиста. Хотя с раннего детства я частенько брал карандаши, а затем и кисти в руки. Я даже походил в художественную школу. Кстати, эти занятия потом мне очень помогли и в актерской профессии – я делал смешные гримы. До сих пор иногда люблю запечатлеть какой-нибудь пейзаж. Просто для души. И папе нравились мои работы. Папе хотелось, чтобы я стал художником.

Мы были как раз в Плескове, когда умер папа. В том самом доме мельника, в котором мы снимали комнату. Папа заболел накануне своего дня рождения – 25 июля. Стояла страшная жара, страшная… А у папы, видимо, уже тогда было воспаление легких, потому что он тяжело дышал и тихо-тихо говорил. У него почти пропал голос. И вот он говорит маме: «Ирок, я пойду выкупаюсь». То есть в речке Пахре, а Пахра эта метров пятнадцать от дома, если не меньше. Мама говорит ему: «Мишенька, не надо, ты кашляешь, ты простужен». Папа в ответ: «Ну невозможно… Я пойду окунусь, а то очень жарко». И мама ничего не смогла поделать, не смогла его отговорить.

Папа пошел, окунулся, а потом нам говорит: «Ребят, принесите мне стульчик». Возле дома возвышался холм, поросший лесом, мы его называли – гора. В принципе, это была не гора, а просто кусок леса, который высился над домом. Наш дом находился на берегу реки. Когда-то берега Пахры были, видимо, размыты, и наш хозяин построился под этой горой, как мы ее называли. «Пошли на гору». И вот папа, выйдя из реки, нас попросил: «Ой, ребят, поставьте мне стул под горой за домом. И принесите мне книжку Толстого». Он начал перечитывать «Войну и мир». Мы поставили стул и принесли ему книгу. Он сидел, читал…

Это было 25 июля, день его рождения, святой для нас день. И мама что-то там устроила, какой-то стол… Но папе стало совсем плохо. И мама говорит мне: «Мишк, сбегай в дом отдыха, попроси, чтобы пришел профессор Шнейдер, он там отдыхает, попроси, чтобы он пришел, прослушал папу». И я побежал в Плесково, в дом отдыха, привел этого профессора Шнейдера. Тот папу послушал, о чем-то они долго-долго разговаривали. Через пять дней папы не стало.

«Помню, мы с мамой вдвоем вышли в сени, потому что там стояли керосинки, на них готовили (не было тогда ни электричества, ни газа, у нас были коптилки еще). Вот мама мне и сказала: «Анечка, пожалуйста, помоги мне принести из сеней продукты». Я выхожу – ну что мне, тринадцать лет, – а она стоит там, плачет. Я говорю: «Ма! Что случилось?» И она, вытирая слезы, говорит мне тихо-тихо: «Приготавливайся жить без отца». Представляете?… И продолжает: «Только ни слова ни Таньке, ни Мишке. Ни тем более папе. Делаем улыбки и входим в комнату».

Папа умер, когда мы спали, это была глубокая ночь. Накануне, 29 июля, вечером уже, перед сном, мама нам говорит: «Я завтра еду в Москву за продуктами, в Плескове будет грузовик». А мы вдруг в каком-то порыве кинулись ее целовать перед этим расставанием. И папа обиженно-обиженно вдруг говорит: «А что же вы меня-то не поцелуете?» Мы кинулись к нему, тоже целовали, правда, более дежурно.

И вдруг среди ночи – какое-то движение в комнате. А там комната одна была – большая плюс небольшой отсек за перегородкой. Вместо дверей висела занавеска. Мы с Танечкой спали там, в этом отсеке. А мама, Мишка и папа – в большой комнате. И я проснулась от того, что слышу: какая-то беготня, суета, ничего не могу понять. От страха Таньку разбудила: «Тань, что-то происходит…» Не можем понять что, вылетаем в комнату. И мама нам говорит: «Все. Папы нет». Как? Что? Мама говорит: «Вот только что, вот только что… Посмотрите на часы». Было два часа и семь минут. Я спрашиваю: «А где Миша?» – «Сейчас придет». Потом выяснилось – мама за врачом послала Мишу в Плесково, но тут же выбежала – крикнула ему вдогонку: «Сынок, не надо бежать… Папы больше нет». И Мишка тут же вернулся.

Позже мама нам рассказывала – когда папа умирал, он сказал: «Ира! Я так любил детей! Я так любил тебя! И передай привет товарищам!» Это его последние слова были.

В свидетельстве о смерти было написано «двухсторонняя бронхопневмония». Организм не выдержал. Папе было всего 48 лет.

Вот мы говорим – все забудется. Ничего не забывается! Это было непередаваемо горькое время, которое переломило всю нашу жизнь».

Папа видел во мне художника, хотел, чтобы Аня занималась музыкой. У нее был очень хороший слух, и она очень неплохо пела, вот папа и хотел по этой линии ее как-то направить. Но все пошло кувырком.

Мама в 35 лет осталась одна с тремя детьми. В театральном она не доучилась, когда вышла замуж за папу – рождение детей, домашние заботы. Хотя, по воспоминаниям всех ее старых знакомых, она была очень способная…

Мама училась на одном курсе с Витькой, как она его называла, Розовым (Виктор Розов, знаменитый драматург). И мама часто вспоминала, как этот Витька Розов спасал весь курс от опроса аудитории, когда вступал в полемику с педагогом. Он часами мог «запудривать» мозги, так был подвешен язык. Позже Розов вспоминал в одной из телевизионных передач о маме: «Ирка? Державина? Помню, помню… Хорошенькая была!»

Надо было жить дальше. После девятого класса я ушел в школу рабочей молодежи, потому что начал «подхалтуривать», чтобы помочь маме, – то где-то в массовке снимался, то еще что-то.

Окончил школу рабочей молодежи вполне прилично, хотя все время были нелады с математикой. В этой школе работал один замечательный педагог по математике, Михаил Израилевич, который сказал на экзаменационной комиссии: «Вы знаете, этому мальчику ни-и-ко-о-гда в жизни не пригодится математика!» И оказался прав.

В 1954-м я поступил Театральное училище им. Щукина на курс к Иосифу Моисеевичу Толчанову. Практически все педагоги училища были актерами Театра им. Вахтангова и друзьями моего папы. Но, конечно же, я поступал на общих основаниях. Хотя… наверное, меня жалели, потому что папа умер рано – в 1951 году.

Как полагалось, я подготовил и читал прозу, стихотворение, басню – «Волк на псарне» Крылова, отрывок из поэмы Пушкина «Жених» («Три дня купеческая дочь Наташа пропадала…») и отрывок из прозы Чехова.

Меня сдержанно похвалили, но я был на седьмом небе от счастья – так трудно показалось читать перед педагогами, которые знакомы с детства. Пришел домой, рассказал, как все происходило, маме, сестрам… И вдруг на следующее утро звонок в дверь, потом вбегает мама в мою комнату: «Мишенька, быстро надень свежую рубашку. Пойдешь сейчас читать то, что вчера читал». Я, честно говоря, расстроился. Подумал: если по второму разу перечитывать, видно, что-то не понравилось.