Михаил Державин - Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу

«Как-то раз нам здорово попало. Точней, попало мне. Из-за кого бы вы думали?… Правильно. Конечно, из-за Мишеньки.

Это было в эвакуации, в Омске. Мы жили в огромном деревянном доме. Там, кроме нас, жило много всяческих семейств, а так как кухня была в этом доме большая, там все по очереди нагревали воду и мыли детей. Нас с Мишкой мыли в корыте, рядом стояло ведро, чтобы мыльную воду туда сливать. Так вот, в тот день мама выкупала первым Мишку, надела на него все чистое – штанишки, рубашечку, носочки. И стоял он весь намарафеченный, этакий красавчик-ангелочек. Следующей должна была купаться я. Когда мама сливала воду, Мишка стоял, смотрел. Мама даже комментировала ему свои действия: «А сейчас я Анечку буду купать так же, как тебя».

М. Державин. «Арбатский дворик»

Меня посадили в корыто, выкупали, мама снова слила воду в это ведро. И тут Мишка исподтишка взял и брызнул в меня этой мыльной и мутной водой из ведра. А ведь я уже стояла такая же выкупанная, чистенькая, аккуратненькая! И я разозлилась не на шутку. Взяла и его со всей силы толкнула. И Мишка покачнулся и во всей своей красе, в рубашечке, в штанишках… со всего маха сел в это ведро с мыльной водой. Ну и сразу, конечно же: «Ма-а-ма-а-а!..» Родители услышали его негодующий вопль, первым влетел на кухню папа. Они с мамой в тот момент приводили комнату, в которой мы жили, в порядок – еще бы, сам Николай Павлович Охлопков должен был прийти в гости.

И папа видит эту жуткую картину – вымытый и уже перепачканный Мишка вопит и рыдает, я стою возле корыта – насупившаяся, исполненная праведного гнева… Папа вопрошает: «Что здесь произошло?!» – «Ме-е-н-я-я А-а-а-н-я-я то-о-лкну-у-ла-а-а в ведро-о-о…» – срывающимся голоском тянет Мишка. И папа хватает мои прыгалки и хлещет меня ими по попке. Я же беру, приспускаю трусы, смотрю на след от прыгалок, поднимаю голову и, победоносно взирая на папу, говорю: «А мне и не больно!» И гордо ухожу.

М. Державин. «Кони»

Катя, наша домработница, потом мне говорила: «Ань, я сколько лет живу, все помню вот эту картину. Ты не представляешь, как отец переживал, что он тебя ударил прыгалками. Он буквально себе руки кусал». Катя рассказывала, что, когда я с гордо поднятой головой отправилась гулять на улицу, папа метался по комнате. Правда, к приходу Охлопкова он, разумеется, взял себя в руки, но все же ему плохо удавалось скрыть волнение – где я теперь? что со мной? не решила ли я навсегда уйти из этого жестокого дома?…

Это и был тот единственный раз, когда мне попало.

А еще я очень любила, чтобы у всех была чистая обувь. И вот картина – приходит к нам в гости Алексей Денисович Дикий. Я внимательно смотрю на его ботинки и сразу предлагаю свои услуги: «Дядя Леша, вам не нужно почистить обувь?» Смех, да и только. Мне вообще нравились сапожники. У нас во дворе стояла сапожная будка, и там сапожник так ловко чистил ботинки! И вот, налюбовавшись на его искусство, я начинала чистить обувь всем, кто бы ни приходил к нам в дом. Но как! Это было потрясающе. Даже Мишка не мог взгляд оторвать, глядя, как я лихо тружусь над ботинками наших гостей. Но и Мишка в этом плане тоже всегда у меня был в порядке, щеголял в начищенных до блеска ботинках. И это продолжалось много лет – моя тяга к чистке обуви, «сапожное увлечение».

М. Державин. «Городской пейзаж»

У братца же иное было увлечение. До дома маминой сестры, тети Оли, надо было идти через железнодорожные пути. А Мишка обожал паровозы. Когда за нами приезжал дедушка, Мишка буквально повисал на нем: «Дедушка-дедушка, а мы пойдем мимо паровозов?» Дедушка: «Ну, конечно, милок, пойдем…»

И вот Мишка останавливался и как зачарованный смотрел на эти колеса, всякие колодки, их связующие звенья… Ему нравились именно паровозы, а не сами составы, не вагоны. А уж если какой-нибудь паровоз двигался, тут восторгу не было предела… В итоге мы, вместо того чтобы за полчаса добраться до дома нашей тети Оли, шли часа два.

М. Державин. «Сельский пейзаж»

На улице Вахтангова, где мы жили, по ночам были слышны паровозные гудки с Киевского вокзала, и Мишка очень полюбил их слушать. Сидел и слушал, будто полонез Огинского, с таким наслаждением…

Но папа больше хотел, чтобы мы развивались творчески в гуманитарных областях. А Мишка с дошкольного возраста здорово рисовал. (Кстати, и папа у нас рисовал – это по его линии передалось, видимо, Мишке.) И папа организовал сыну уроки живописи у профессора Мешкова, Василия Никитича. Тогда Мишка научился уже рисовать просто великолепно. Он создал множество картин, иной раз это было нечто действительно уникальное. К сожалению, мне он никогда ничего из своих работ не дарил. Наверно, потому, что я – своя, «ну ты-то и так, мол, любую возьмешь, если захочешь».

В детстве мы с братом-художником часто хаживали «на пленэр», он писал всякие поля, леса, рощи, церквушку где-то старенькую находил… Все это осталось на его полотнах. Дома же он рисовал натюрморты. Часть его работ и по сей день висит на даче, а часть он подарил Роксаниному брату Юре.

Удивительно – так получилось, что по Мишиным пейзажам можно сегодня воссоздать историю нашей улицы. Вот напротив нашего дома стояла чья-то усадьба. Она запечатлена на его холстах. Там, где сейчас стоят махины Нового Арбата, везде были деревянные особнячки. И все это на картинах живописца Михаила Державина сохранено.

Жаль, что он много картин раздарил, и уже не вспомнить – что кому, часть картин была уничтожена заливом их квартиры соседями сверху, но часть все-таки успели вывезти на дачу. У моей двоюродной сестры есть какие-то его этюды, а у меня же ничего не сохранилось. Надо будет что-нибудь у него все-таки выпросить на память. Он ведь до сих пор рисует, делает какие-то наброски, всякие этюды. Когда просто сидит за столом, может что-то машинально рисовать, чертить».

Мама ехала в эвакуацию беременной, да еще и с двумя детьми – Анечкой и мной. Сначала мы остановились в Горьком, но там было очень неспокойно, через этот город в Сибирь эвакуировались заводы, фабрики, учреждения, семьи, было ощущение какого-то повального, хоть и организованного бегства, стояла страшная сумятица, и когда у мамы начались схватки, ее отправили рожать от греха подальше – за 30 км на север от Горького, в роддом тихой захолустной Балахны. Поселили нас там в опустевшей школе, где я, видимо, руководствуясь ностальгическими ощущениями, принялся изготавливать из географических карт театральные декорации и кулисы.