Анатолий Елахов - Великое село

– Постно кушаешь, батя. Пустой чай душу не греет. Пуншиком не побалуешься? – Осаждали водители будку.

– Не потребляю!

– Али старуха ругает?

– Я, милый, на службе не пью.

– Ой, ли? Поднести, может?

– Отказываюсь категорически. Ты меня на подкуп не бери. У меня самого старухе наказано в лавку сбегать. Кончу дело, гуляю смело.

Водитель вернулся и сердито упал на сиденье.

– В объезд не тронусь. Ночь просижу, а высижу. Всяко уйдет домой, либо уснет.

Тоскливая тишина надолго воцарилась на дороге. Лишь ошалевшие от любви лягушки радостно и безмятежно славили мир.

– Эй, Гарапон! Подымай бревно, – совсем безнадежно окликнул старика шофер передней машины, самый молодой и нетерпеливый.

– Не подумаю! – дед взял топор и принимается докалывать чурбачок.

Тут где-то в середине колонны раздался пронзительный визг и вслед за ним крепкая ругань Тут же визг повторился, но более яростно и отчаянно.

Дед Гарапон поднял голову и прислушался. Визжал поросенок, ругался шофер. Еще утром купил он его на рынке и теперь вез домой. Поросенок оголодал за день, взбунтовал.

И тут неприступного Гарапона словно подменили. Он торопливо засеменил к машине.

– Никак кабанчика купил»? – спросил он заискивающе шофера.

– Купил! – огрызнулся тот. – Тебе что за забота?

– А как жо? Подохнет чай. Деньги плачены. Ну-ка, покаж!

Он стащил мешковину с корзины, радостно сдерживая брыкающегося поросенка.

– Добрый кабанчик, добр. Я этта сам привез кабанчика-то. Еле-еле со старухой отходили. Оправился, не сглазить бы.

Он торопливо побежал к шлагбауму, распутал узел веревки. Лесина, качнувшись, медленно ползла вверх.

– Езжайте, езжайте, мужики. Бог с ним, с Бурышевым.

Весело побежали машины по просыхающей дороге.

– Добрый кабанчик будет, добрый!

Повеселел и Уралов, радуясь, что еще засветло доберется до Бекетовского.

Посадки села Бекетовского стоят на высоком берегу реки. Дома крепкие, за высокими тесовыми заборами, с амбарами да черными банями, с ухоженными огородами…

Сюда на поселение ссылали всякого рода вольнодумцев да лихих людей, смешалась здесь русская кровь с татарской и кавказской, с вогульской и остяцкой, под лютыми морозами выплавился особый сибирский характер: независимый, не сгибаемый, упертый… Если уж в бой идти, то за победой, если гулять, так гулять, чтобы чертям было жарко, если работать, так работать до седьмого пота…

Только вот парадокс: в районе говорили об истовом трудолюбии бекетовцев, а колхоз – на боку… Почему земля не родит, почему на фермах надои у коров козьи? Почему казна колхозная пуста?

…В Бекетовское приехал Василий Уралов только к вечеру. Улицы были пустынны, и лишь собаки, весело виляя хвостами, приветствовали будущего председателя.

Сразу за деревней видны были строения ветхого коровника.

Василий решил еще по дороге сразу же «брать быка за рога». С коровника он и начал свое знакомство с хозяйством.

На дворе было пусто. Под ногами хлюпала навозная жижа, кормушки были пусты и коровы, словно почуяв в этом новом человеке будущего председателя, встретили Василия отчаянным ревом.

На сердце Уралова стало горько. Он прошел по двору. Ни души, хотя время было не такое уж и позднее.

Заглянул в пристройку. В «красном уголке» под писаном на ватмане «Графиком случки коров в разрезе доярок» сидела пожилая женщина в фуфайке, больших валенках с калошами, сером платке, упавшем с седых волос на плечи, и плакала.

Уралов смутился и постарался, как можно мягче, окликнуть ее.

– Скажите, что здесь случилось?

Женщина подняла на него полные слез глаза и тихо ответила:

– Коров жалко! Они-то чем виноваты, что пастух второй день пьян в стельку, а распорядиться привезти подкоску некому.

– Как вас зовут?

– Нина Пасхина я. Вековечная доярка. Сейчас вот устарела, так ночным сторожем наряжают.

– Пойдемте со мной! – Решительно сказал Уралов, – покажите, где живет бригадир.

Долго стучали в тесовые ворота большого в пять окон по переду дома с резными наличниками. Наконец, брякнула щеколда.

Бригадир вышел на крыльцо распаренный в одном исподнем и полотенцем на плечах. В деревне, видимо, был банный день.

– Что же это Николай Иванович, делается? – С упреком обратилась к нему спутница Василия. – Что же вы это скотину губите?

Бригадир покосился на Уралова, стараясь определить, что это за деятель пришел на его двор, чего от него ждать, и властным жестом руки остановил расходившуюся бабку:

– Не трещи! Сказано, у братанов свадьба. Сеструху выдают. А боле мне послать некого.

Уралов, стараясь быть предельно сдержанным, хотя его так и подмывало сказать этому благодушному типу далеко не лестные слова, представился:

– Я Василий Уралов, прислан к вам райкомом партии для ознакомления с хозяйством. Я советую вам сейчас же одеться и поднимать трактористов, возчиков, кормачей, ехать за травой и накормить скотину.

Видно стало даже сквозь банный румянец, как побледнел бригадир и стиснул зубы…

– Команды отдавать легко, – сказал он угрюмо. – Да тут у нас командиров не больно почитают, тут у нас сами с усами…

– Тогда сами и поезжайте и косите, и возите, если не в состоянии управлять людьми. – Резко сказал Уралов.

Бригадир бросил на Василия насмешливый взгляд и хмыкнул:

– Я то поеду, а вот остальные… У нас свадьба – дело святое, почти вся деревня там. Пока не нагуляются…

Тут деревенская тишина словно раскололась. Где-то недалеко на улицу выплеснулась гармонным перебором, задиристыми частушками, присвистом и уханьем лихая гулянка. Задробили часто каблуки в тесовый помост, загомонил народ…

Бригадир кивнул головой в сторону расходившегося веселья.

– Вот они братья Кряжевы веселятся. Можно вместе дойти, поговорить. Может и съездят за травой-то? – Сказал бригадир с иронией, испытующе глядя на приезжего гостя.

– Пойдемте! – Решительно согласился Уралов, еще не зная, что он скажет этим людям, как достучится до их сознания. А если сейчас он не сможет выправить ситуацию, не сможет договориться с людьми, то как ему вести себя дальше? О чем будет говорить с людьми на собрании, когда придет время выбирать его председателем. Поверят ли ему люди?

Дом Кряжевых всем видом своим напоминал крепость. Рубленый из бревен в обхват, с маленькими окнами, трехскатной крышей, мощным забором. Около дома стоял на приколе колесный трактор с тележкой, чуть дальше гусеничный ДТ. Напротив дома из обрезной доски пятидесятки был набран помост, на котором и около которого топталось человек сорок хорошо выпившего народа.

На кругу выделывал под гармонь коленца здоровенный чубатый парнище в темном бостоновом костюме, хромовых начищенных сапогах, за голенищем у него торчала наборная рукоятка финского ножа. Парень, согнувшись едва ли не пополам, бухал ногами в помост и скорее кричал, чем пел частушку: