Ростислав Жуков - Падеспань

Мадридское утро в альберге «Эль Парке» и в парке.Просыпаюсь я от треска звонков. Как оказывается, спал я в одежде поверх одеяла. В этот момент в спальне появляется Рафа. Рафа – испанец, работник альберга; ко мне он относится неважно. На днях он и ещё один работник альберга, Антонио, изъяли у меня две баночки пива, привели в офисину и выдали бумагу со строгим предупреждением: в бумаге говорилось, что я проносил в альберг алкогольные напитки, и что когда меня в этом заметят снова, то выгонят вон. Это, конечно, не подействовало.

Создали бы лучше нормальные условия в своём гадюшнике, а не отбирали бы баночки пива!

– Буэнос диас! – говорит Рафа.

– Муй буэнас 30 30 Buenos días; muy buenas (исп.) – добрый день; очень добрый. , – невозмутимо отвечаю я.

– А ты, парень, – оборачивается ко мне Рафа, – зайди в офисину, с тобой надо поговорить.

Разговор происходит по-испански; на последнее пожелание Рафы я отвечаю ему кое-что по-русски, чего он заведомо понять не может.

Вскоре я встаю. Большинство обитателей спальни, особенно Гога, несмотря на буэнос диас, стук по кроватям и ручную тряску оных, спят дальше.

Умывшись, я отправляюсь в спальню Шосса. Побудка уже прошла и там; Шосс лежит, с тупой тоской глядя в днище койки над собой. Накануне мы поругались; с тех пор, как стали водиться деньги, это вошло в традицию.

– Здравствуй, Шосс, – говорю я.

Шосс не отвечает. Я отправляюсь к Нодару, который тоже валяется в койке.

– Здравствуй, Кенгур, – говорю я Нодару и сажусь на его койку.

– Диплодок, сойди с моя нога, – улыбаясь, отвечает Нодар.

Мы так называли один другого: я был Диплодок, а Нодар – Кенгур.

Я пересаживаюсь с ноги Нодара на край койки.

– Расскажи мне что-нибудь, Диплодок! – говорит свою обычную фразу Нодар. Он любит, когда ему что-нибудь, всё равно что, рассказывают – тогда он слушает очень внимательно и не перебивает.

– Что тебе рассказать, Кенгур… – задумываюсь я.

Не придумав, что бы рассказать Нодару, – с утра не до того – я встаю и вновь подхожу к Шоссу. Тот уже сидит в кровати, взявшись за колени и тупо глядя перед собой.

– Шосс, газеты у тебя? – спрашиваю я.

Шосс что-то раздражённо бурчит. Этим ежеутренним вопросом я ему давно надоел. Я вижу лежащий у него под подушкой пакет с «Фаролами» и отправляюсь в салон.

В почти пустом и чисто вымытом салоне работает телевизор. За одним из столов сидят Михалыч и Саша-Молдаван.

Саша-Молдаван – тоже из экс-советских. Саше лет 45, он молдаванин, и его считают своим и русские, и румыны. Он тоже сначала продавал газеты, но потом устроился где-то слесарем.

Нас с Шоссом он слегка побаивается, так как считает нас сумасшедшими с тех пор, как я однажды, выпив, отловил его в коридоре и спросил:

– Саша! Можно, мы будем называть вас Ваше Величество?

– Можно, – потерянно молвил тогда Саша и поспешил уйти. С тех пор он старается по возможности держаться от нас в некотором отдалении.

Сейчас они с Михалычем собираются завтракать: на столе лежат хлеб, сыр и колбаса, в стаканах дымится чай.

– Буэнос диас, сеньорес! – приветствую я Михалыча и Сашу.

– Буэнос диас! Буэнос диас! – обрадованно сияя лысиной, отвечает приветливо Михалыч. Он любит говорить по-испански, хотя в этом деле еле в зуб ногой. – Буэнос диас! Ке таль сеньор? 31 31 Добрый день! Как поживает господин? (искаж. исп.).

– Здравствуй, сынок, – с опаской глядя на меня, говорит по-русски Саша.

– Сеньор! – продолжает Михалыч. – Бамос бевер… э-э… бевер те кон носотрос! Тома… 32 32 Господин! Давайте пить с нами чай. Возьми… (искаж. исп.). Капитон, как по-испански «стул»?

– Михалыч, может, как-нибудь по-русски? – в один голос спрашиваем Саша и я.

– Как по-испански «стул»?

– «Стул» по-испански силья, – говорю я и, налив себе чаю, беру стул.

– Тома ла силья, и… 33 33 Возьми стул, и… (исп.). – гнёт своё Михалыч.

– Саша, – говорю я, садясь и стараясь отвлечь Михалыча от упражнений в испанском, – знаешь, что тебе скажу?

– Что? – поднося только что сделанный бутерброд ко рту и с опаской, но и с интересом глядя на меня, спрашивает Саша. Саша весьма любопытен. Вероятно, он надеется, что я раз в жизни скажу ему что-то занятное. Однако вместо информации, могущей быть в чём-то полезной, я декламирую:

Саша, вытянувшись лицом, роняет бутерброд на стол, так как аппетит я ему испортил.

– Вроде, взрослый человек… а такую ерунду несёт, – наконец говорит он, обращаясь к Михалычу. Михалыча же двустишие крайне развеселило – он любит грубые русские прибаутки.

Появившийся Шосс здоровается с Михалычем и Сашей, с отвращением выпивает полстакана альберговского чая, а то, что остаётся, выплёскивает в раковину.

– Ну что, пошли? – нетерпеливо говорю я. – Газеты взял?

– Пошли, – соглашается немного отошедший от вчерашней на меня злости Шосс.

Мы прощаемся с Михалычем и Сашей и выходим на улицу.

– Что, в бодегу? – нетерпеливо говорю я.

– Пожалуй, – отвечает Шосс, которому с утра тоже не очень сладко.

В России я смотрел как-то по телевидению выступление гитаристов Чета Эткинса и Марка Нофлера, которые исполняли инструментальную пьесу «Утро в Мадриде». Да, они знали толк в мадридском утре!

Мадридское утро незабываемо! Воздух свеж и прохладен – это ненадолго, сейчас солнце просто ещё не успело раскалить городской асфальт до температуры газовой духовки. В парках дождевальные установки, вращаясь, опрыскивают водой скамейки, траву, газоны, кусты и деревья; асфальт на дорогах уже вымыт поливальными машинами и ещё не замусорен; на улицах пока малолюдно и чисто; испанцы совершают утренний моцион со своими собаками в парке; обитатели альберга тянутся к метро; мы же идём в бодегу на улице Сумель.

Там мы покупаем две литровых бутылки пива «Агила» 34 34 Águila (исп.) – орёл. по 210 песет. Это значительно дороже, чем в магазине, но в бодеге бутылки подают из холодильника – ледяные и запотевшие.

Возвращаясь с пивом в парк, мы встречаем идущего к метро Сашу-Молдавана.

– Мальчики, – осторожно говорит он, – вы куда-то не туда идёте! Все идут на метро…

– Нет, туда! – отвечаем мы, гордо размахивая бутылками пива «Агила».

В парковой аллее мы, найдя сухую скамейку, садимся, нетерпеливо откручиваем пробки и пьём пиво. АХ, КАК ХОРОШО. Мы уже помирились. Распивая пиво, мы наблюдаем за вереницей бредущих по улице мимо парка к метро обитателей альберга.

– Вот идёт негр и на нас смотрит, – говорю я.

– Ну, негр – друг, товарищ и брат, – говорит Шосс. – Он на нас может смотреть, сколько угодно.

– А вон идут два араба.