Дмитрий Шушарин - Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас

Для тоталитаризма, говорится в книге, характерно то, что его выращивают и принимают все основные социальные группы, как наверху, так и внизу общественной пирамиды. Организация тоталитарно настроенной массы, ее сплочение в одно агрессивное «мы» может произойти и в условиях обилия материальных благ и относительного благополучия большей части общества. По словам Видоевича, обезличенность и опустошенность жизни, отсутствие потребности в чем-либо, кроме материального благополучия, усталость от гонки за всякого рода благами, дух агрессивности, укоренившийся в обществе, делает объективно возможным установление постиндустриального тоталитаризма.

У классического и постмодернистского тоталитаризма есть общая черта – это порабощенность ума, которая в последнем случае продолжает усиливаться за счет небывалого развития средств массовой информации.

Неототалитаризм, говорит Видоевич, не может произрастать под знаком нового Освенцима или Гулага. Однако он может действовать под знаком гонения на все другое, непохожее, уничтожая чужую свободу насильственным навязыванием своей.

Экстремистски настроенные правые или левые, организованные в соответствующие движения и партии, представляют собой первую ступеньку к тоталитаризму. По словам Видоевича, если одной из предпосылок постсоциалистического тоталитаризма является наследованный менталитет послушного подданного, привыкшего к строгому порядку и иерархии в обществе и государстве, то постмодернистский тоталитаризм развитых капиталистических обществ, помимо всего прочего вырастает из менталитета счастливого идиота и робота.

Нетрудно заметить, что последнее восходит к традиции описания тоталитарного общества, связанной с именами Олдоса Хаксли 12 12 Хаксли О. О дивный новый мир. СПб, 1999 и Нейла Постмана 13 13 [битая ссылка] Postman, Neil. Amusing Ourselves to Death: Public Discourse in the Age of Show Business. NY, 1985. , а не Джорджа Оруэлла. Чудный новый мир, где развлекаются до смерти, предоставляет более широкие возможности для контроля над человеком, нежели телекраны, министерство любви и министерство правды. И здесь возникает зона соприкосновения меж странами демократическими и потенциально тоталитарными.

Спустя двадцать с лишним лет после появления книги Видоевича можно говорить о преодолении неототалитаризма двумя разными способами.

Сейчас очевидно, что так называемые цветные революции (первой была Сербия) стали продолжением революций бархатных, положивших конец оккупационному тоталитаризму – танковому социализму. Цветные революции явились преодолением уже собственного неототалитаризма.

В начале века наметилось главное противоречие в развитии Восточной Европы. Россия постепенно, шаг за шагом стала вновь превращаться в тоталитарное образование, все более и более копирующее и развивающее классические образцы тоталитаризма. Формирование гражданских наций в Грузии и Украине естественным образом ориентировало их на европейскую политическую культуру, от которой все больше отдалялась Россия. Она отказалась от исторического шанса на создание в Восточной Европе и шире – в Евразии – союза демократий, который стал бы одним из центров иудео-христианской цивилизации. Европейский выбор соседей стал рассматриваться как угроза не только несменяемой правящей элите, но и русской идентичности, тоталитарной русской цивилизации, которая позиционирует себя как антицивилизация, не имеет никаких позитивных ценностей и достижений.

Это вторая сущностная черта тоталитаризма. Первая, как уже говорилось, его атавистический характер – термин этот применим только к странам, где произошел срыв демократического развития, выпадения из иудео-христианской цивилизации. Любая тоталитарная ценность есть антиценность, независимо от идеологического оформления. Это одно из принципиальных отличий тоталитаризма от традиционных обществ с их самодостаточностью и латиноамериканских диктатур, интегрированных в западный мир. Антиглобализм и левота последних десятилетий значительно усилили тоталитарные тенденции на этом континенте, сделали вполне левую Венесуэлу союзником России, где провозглашаются правые лозунги – монархизм, клерикализм, шовинизм.

Ни демонизировать, ни унижать Владимира Путина и его окружение не стоит. Люди, пришедшие к власти в последние годы прошлого века, не преследовали безумных целей. Владимир Путин был гомункулусом, выращенным в политтехнологической колбе. Никто и не хотел, чтобы он развивался в тоталитарного вождя, но критерии выбора были тоталитарными – идеальным казался человек без свойств. И это полностью соответствовало духу и содержанию тогдашних политтехнологий, тоталитарных по главному признаку – для российских политтехнологов всегда лишними, ненужными элементами были человек и общество.

Правители России не ставили перед собой тоталитарных сверхзадач. Но и других тоже не ставили. Все, что им нужно, – их пожизненная несменяемость во власти и ее конвертируемость. Человеческого измерения политики, государственной деятельности, общественного служения для них не существует. Они даже не отрицают мораль, не говорят о химере совести – они просто рассуждают и действуют вне этих категорий, считая их пригодными лишь для политической демагогии.

В октябре 2004 года я охарактеризовал складывавшийся режим так:

«Власть напрасно обвиняют в отсутствии идеологии. Ее идеология проста, известна с советских времен и сводится к простейшей формуле: что охраняю, то и имею. И эта простота обеспечивает высокие рейтинги. Общество не хочет взрослеть и этим настроениям более всего соответствует инфантилизм, столь свойственный чекистам и прочим советским вахтерам.

С целеполаганием и целеустремленностью тоже все в порядке: главное – это обеспечить себе безбедную старость за счет того, что охраняешь. Но охраняемый объект, кроме нефти, газа, спирта и все еще продаваемого оружия, живет какой-то своей жизнью, управляется самым непонятным образом. И даже при стопроцентном рейтинге доверия ни один завхоз, ни один вахтер, ни один охранник не может себя чувствовать полностью владеющим ситуацией. Скорее, ситуация владеет им. По мере расширения зоны контроля у контролеров все более острым становится ощущение того, что они находятся во власти вот этой самой «стоящей вне жизни» силы. Чем выше стоит человек в тоталитарной социальной иерархии, тем незащищеннее он, тем меньше у него свободы для маневра, тем сильнее чувство жертвы, именуемое в психологии виктимностью

И потому первое лицо, Начальник, как теперь принято его называть в аппарате (не Хозяин, как именовали Сталина и не Батька, как Лукашенко), обречен на одиночество, страх, недоверие к самому близкому кругу, которому тоже и скучно и грустно. Нет никаких оснований подозревать, что люди, в нем находящиеся, чувствуют себя сейчас комфортно. Собственно, вслед за Начальником они – первые жертвы наступающего тоталитаризма. 14 14 http://polit.ru/article/2004/10/21/ing/ .»