Евгений Панов - Душа не выстрадает счастья, но может выстрадать себя

Дошло до обсуждения итогового протокола.

– Ваше мнение, товарищи? – спрашивает председатель комиссии.

– Мнение хорошее, – говорит первый специалист. – Я – за.

– Ваше?

– Отличная штука, – говорит другой. – За.

Третий член комиссии тоже «за». Пятый – тоже. Седьмой – тоже. И все прочие – тоже «за». А вот десятый – против. Аргумент: подкапывающее устройство не справится с типичным российским грунтом. И этот десятый – сам председатель комиссии, он же – главный инженер завода, на котором проходят испытания и на котором, в случае положительного решения комиссии, должны выпускать сенинский комбайн.

– Почему не справится? – возражает Сенин. – Пожалуйста, обоснуйте.

– Я уже обосновал.

– А я уверен, что и подкапывающее устройство справится, и весь комбайн будет работать, – настаивает Павел.

– А я уверен – не будет. Предлагаю закрыть обсуждение.

Члены комиссии встают и выходят. Они явно в недоумении. А Сенин не просто в недоумении, он очень расстроен. Собирает бумаги и тоже выходит. Наваливается беспросветная тоска и усталость, как после проигранного боя на ринге.

– Не переживайте так, – слышит он женский голос, доносящийся словно сквозь слой ваты. Это та женщина, что назвала комбайн «отличной штукой». Она говорит негромко, потому что слова не предназначены для посторонних ушей. – У вас хорошая машина. Но наш главный инженер будет ее топить изо всех сил, потому что сейчас завод выпускает комбайн его конструкции. Вот телефон, обязательно позвоните человеку из Академии сельскохозяйственных наук, он вас поймет. Позвоните, я настаиваю. Успеха!

Позвонить Сенин мог только с работы. Телефонов тогда было мало, денег у Павла Андреевича – тоже. Или с почты, а туда надо было ехать. Но все-таки он позвонил. Человек из Академии сельскохозяйственных наук велел отладить конструкцию до блеска, чтобы ответить главному инженеру по существу и привезти ее к нему в Москву.

Отладил. Созвонился. Поехал. На автобусах. С громоздким макетом ехать было очень неудобно. С трудом добрался до места.

– И вот это он забраковал?! – возмутились специалисты Академии, имея в виду корыстного главного инженера. – Без испытаний?! Нет, эту штуку надо испытать и внедрять!

Но оказалось, что испытать комбайн можно было только в каком-то очень далеком совхозе, а добираться до него было крайне неудобно и к тому же недешево. И Сенин не поехал. Потом пожалел, но тогда просто не было возможности. Начальство косо смотрело на его отлучки, а он за место держался – жили бедно, денег вечно не хватало.

Неудачу с картофелеуборочным комбайном он пережил тяжело, пожалуй, тяжелее других неудач, потому что не проиграл в честной конкурентной борьбе, а был выставлен за дверь, оскорблен и унижен. Его небесные подсказчики и покровители защитить его не смогли, и, по сути, не его, а начатое ими же самими дело. Наверно, не в их власти отменить действующие на Земле свои, отличные от небесных, законы, предположил Сенин. Неужели же исправить их не могут даже Высшие Силы? Неужели же корыстные людские интересы на Земле важнее всех прочих интересов и потребностей, например, потребностей общего блага? Если так, то ситуация просто безнадежна, потому что подавляющее большинство людей руководствуется в первую очередь собственными, личными интересами.

А если так, с предельной ясностью понял Сенин, то все предложенные через меня замечательные вещи, которые, по замыслу Высших Сил, должны украсить и облегчить земную жизнь, совсем не нужны. И, что особенно грустно, не нужны очень многим – ведь они ущемляют интересы тех, кто не хочет ее облегчить и украсить. А самое печальное в том, что они не нужны тем, кто, казалось бы, обязан украшать и облегчать нашу общую жизнь просто по долгу службы, кто принимает решения, должные увеличивать общее благо. Строительным начальникам ни к чему механический каменщик, им выгоднее эксплуатировать каких-нибудь гастарбайтеров, платя тем копейки; начальникам коммунальным ни к чему многофункциональный уборочный агрегат, они за мизерную плату наймут дворниками бесправных приезжих. Именно личный корыстный интерес свято блюдет большинство чиновников, от которых зависит политика в области новых знаний и новых технологий. И если личный интерес противится их продвижению, то горе новшествам. А заодно и тем, кто хочет обогатить ими нашу не слишком красивую, щедрую и счастливую жизнь.

Высшие Силы, передававшие мне замыслы изобретений, действовали, понятно, совершенно бескорыстно, осмысливал события пятилетия Сенин. Они творили Добро, как оно видится там, «наверху». Вроде бы, мы должны с благодарностью принять их дары и поскорее использовать их себе на радость. Но на деле все получается не так. Люди не спешат делать Добро, наоборот, в нас-то и гнездится Зло.

После фиаско сенинских внедренческих дел Голос не выходил на контакт больше двух месяцев – видимо, ждал, когда Павел разложит все по полочкам, подведет черту под предыдущим этапом жизни и созреет для вступления в следующий. Не сомневаясь, что рано или поздно Посланец объявится, Сенин ждал его появления с унынием. Ну, получит он идею еще одной машины, ну, услышит обычное «ты должен», но сделать ничего не сможет, это просто не в его силах… Очередной дар обернется очередным разочарованием. А он устал от разочарований. Устал играть ту странную роль, которую ему навязали… Почему на нее был назначен человек неподготовленный, почему ответственное дело поручили сельскому мужику без достаточного образования и кругозора? Почему не избрали для посредничества кого-нибудь другого – образованного, разностороннего, пробивного? Загадка! Она не давала Сенину покоя, он бился над ней каждый день, но разгадать не мог.

Вернуться бы в спорт! – думал он с тоской. Тренировать мальчишек, зарабатывать тем, что умею. В том мире все просто – тренировки, выступления, там решает мастерство, характер и сила… Явится Голос – попрошусь назад, в свою жизнь, ведь эта, которой живу сейчас, не моя, чужая… Или уже не совсем чужая? – вдруг щелкнуло в голове у Сенина. А та, моя, уже не совсем моя?..

Чего было в избытке в той, прежней жизни – так это физической силы. С двенадцати лет Павел ходил ворочать по совхозным нарядам вместо матери. Родители над детьми не тряслись, не отгораживали от нелегкого деревенского быта, приучали к работе. Есть у матери наряд в совхоз – поезжай ты, Пашка. И он ездил. Веники резать, сено на вилах носить. Дело, вроде, простое, а уметь надо. Над ним взрослые посмеивались. Вернее, не над ним, а так, зубоскалили:

– Ну, Сенины, потеряли совесть, детский труд эксплуатируют!

Но мать не могла разорваться. На ней держались дом и семья. Отец – плотник, каменщик, маляр, на все руки мастер, то и дело запивал, вернее, пил безбожно. (И все мужики вокруг пили. И пьют по сегодняшний день.) Когда не пил, голова соображала дай Бог, душа открывалась настежь, мог дом построить и резьбой украсить, мог последнюю рубашку снять и отдать тому, кому нужнее. А когда пил, грезились зеленые черти… Как-то сенинский котенок забрался на чердак, а спуститься боялся. Пашка полез за ним. Отцу почудилось, что на чердаке – бес, орущий по-кошачьи, он мигом вскарабкался по лестнице, схватил сына и сбросил вниз. Павел упал, как кошка, на четыре точки, удачно приземлился на руки и на ноги, ничего не сломал, не отбил, но испуг пережил страшный и с той поры стал заикаться.