Александр Образцов - Европа – полуостров России (сборник)

Говорить о русском христианстве можно только как о факторе национального русского единства. Все сущностные основы его всего лишь ритуал. Однако Запад считает ортодоксальную восточную церковь своеобразным форпостом своего влияния. Больше того, даже евреи свысока относятся к русскому христианству как к одному из варварских провинциальных приходов и видят в нем свою внешнюю полосу укреплений. Более забавного заблуждения в мировой борьбе не отыскать. Полное растворение еврейства в европейских малых странах неизбежно уже через сотню лет. Что и не удивительно, если вспомнить их возникновение в виде секты 500–600 лет назад. А распад цивилизации покорителей природы начнется со Скандинавии, затем перекинется на Северо-Запад России, Сибирь и Дальний Восток и захлестнет весь мир через Тихий океан. Ограничение рождаемости неизбежно приведет через ту же сотню лет к 0,5–1,5 млрд населения. И начнется фаза безмятежности под властью разума. А затем, накопив ошибку, снова вздрогнем кровью.

Но мы в это время будем в иных мирах.

Сложилось неправильное представление о литературе, как о вполне безопасном занятии. Образ писателя, драматурга, а тем более поэта в общественном сознании традиционно сближается с религиозными типами – безусловно смиренными, не отвечающими на оскорбления, попросту трусливыми и никчемными. Поэтому глубоко несправедливым кажется выделение литераторов среди остальных членов человеческих коммун. Даже финансисты, даже кинорежиссеры или боксеры, даже политики (кроме тоталитарных монстров типа Сталина или Гитлера) не имеют такой славы. И все за что? За странное умение, вернее сказать – ловкость письменной речи.

Сегодня, когда литераторы наконец-то оказались задвинуты в полное безвестие, можно с достаточной степенью безопасности рассуждать на темы, давно перезревшие. В таких рассуждениях вырабатывается подход. Хотя бы классификационный. Нет, речь не идет о возрождении литературы, как способа завоевания мира. Речь идет о войне в литературе.

Действительно – как хорошо, тихо, спокойно. Никто не зыркнет, не цыкнет. Поэтому рассмотрим основной фронт войны – поэзию. Конечно, могут сказать – что такое поэзия? Максимум: женский задыхающийся шепот, клятвы в любви до гроба и трусливый побег поэта на рассвете. А я скажу, что поэзия по силе не уступает религии, а одномоментно и безнадзорно ее значительно превосходит. Человек, как известно, верен только сильнейшим впечатлениям. Все равно он к ним возвращается. Поэтому сила поэзии неоспорима, пусть сегодня это звучит забавно.

Эти строки написаны не для идиотов, как это может показаться. Бывают такие мероприятия, когда нужные люди в рассеянности занимаются чем-то иным, а хочется привлечь именно их. И эти строки сравним со звуками пионерского горна. Чтобы все собрались. А идиоты сами отсеются, в процессе.

Итак.

Еще несколько слов не по существу. По поводу так называемой борьбы поколений. Это как бы существовал Союз писателей, а потом его вымыли из шланга и пришли концептуалисты или нонконформисты, какие-то из очередных сволочей. Так вот и об этих реликтах рассуждать не будем, чтобы не создавать им лишнюю рекламу. Они сами. Пусть. Не страшно. Их тоже вымоют, уже скоро.

Где-то после смерти (не гибели, конечно. Все не случайно) Лермонтова обозначился кризис поэзии в России. Конечно, в Европе все было по-другому. Но скажем так: в России с ее вспыльчивостью и способностью пробегать за единицу времени немыслимое расстояние, время иногда чрезвычайно уплотняется и легко поддается классификации. Во Франции, допустим, Ронсар совсем рядом с Верленом. А в России Державин и Бродский разбежались на миллионы световых лет. А почему? Потому что в своих метаниях обшарили все мыслимые пределы. И убедились, что бегали напрасно, надо было сидеть. Но для постижения этой великой истины надо иногда срываться с места и лететь за горизонт.

Конечно, лучше сидеть. Как Тютчев. И кропать на салфетках. Все равно кто-то подберет и растиражирует. Но это уже буддизм. А мы как-никак европейцы. Поэтому продолжим о Лермонтове. Ведь как начинается кризис? Кризис начинается немного не доходя до высшей точки. И Лермонтов пер к этой высшей точке всей русской поэзии неостановимо, но со смертной тоской. Он страшился стать Богом. И правильно делал. Потому что до него человека приподняли выше всех столпов, а что из этого получилось – известно только нам сейчас. Поэтому кризис русской поэзии после смерти Лермонтова был полным и беспощадным. Я тут Некрасова со Случевским не стану тревожить. Унылые строки русских романсов и тюремных песен красноречивее всяких слов. Затем появился Блок, великий труженик обновления. И Блок, что бы ни говорили, это самое серьезное во всей предыдущей русской поэзии. А вот надо же: обновление окончилось конфузом в 18 году. Не скажу – трагедией, потому что у трагедии свои кровавые и моментальные итоги. Блок тихо умер, как всякое обновление, реформа, компромисс.

Все ждут сообщения о Маяковском. Но я скажу о Мандельштаме, который не стал заниматься обновлением, то есть пахать то же поле в сотый раз, уже и не ожидая тучных урожаев, а лишь мистически веря в избранность там, где надо знать об удобрениях и севообороте. Мандельштам чудесный путешественник. Может быть, это связано с его национальностью, но как-то не хочется мешать сюда это. Потому что Мандельштама нельзя назвать великим еврейским поэтом. Он – великий русский поэт и его у нас можно вырвать только с почками и селезенкой. И хватит об этом. Родного человека не сортируешь по цвету кожи или волос. А родным должен быть любой из двуногих.

Путешествия Мандельштама имеют внешний признак – дружбу с бегуном Гумилевым. Но внутренние признаки куда значительней и ярче. Если Пушкин пытался стать европейцем, то Мандельштам уже научил европейцев их истории.

Они и жили в два направления. Если Мандельштам (в паруса позднему Анатолию Фоменко) дул в Элладу и Италию Тассо (отрицая тем самым фальшивые древности историков-марксистов) и в Армению и вообще по географической карте, которая является, пожалуй, лучшим произведением живописи, то Хлебников посвятил себя Родине, каковой являлась для него (все те же паруса Фоменко) вся видимая Азия.

Так мы обозначили здесь тот ряд чистой поэзии, не смазанной примесями, который сегодня оказался в глуби скал и почв, с неразличимыми пока родниками. А война в литературе, развязанная Маяковским и другими башибузуками, в конце концов, и привела к всеобщему осмеянию поэзии, к ее задворкам. Где возникают войны? Войны возникают (используем систему доказательств великого Сталина, понимавшего чугунную поступь повторов) на периферии. Олимпийцы еще только разворачивают головы, а под ногами у них раздирается почва. Массовый старт грамотных, так любовно напутствуемых Львом Толстым, был подобен набегу саранчи, обожравшей все зеленые ростки. После Маяковского, после Суркова, после Егора Исаева (как стремительно уменьшается перспектива, просто геометрически) фигуры типа Арсения Тарковского или Александра Твардовского (если сводить права человека) стали смотреться растерянными истуканами.