Олег Фролов - Хроники Тиа-ра: битва за Огненный остров

А еще… Прямо сейчас отсюда можно было услышать обрывки фраз с ближнего края Площади. Сначала я не мог разобрать, кому принадлежат эти слова, но потом понял: оратором был Тик-ра – тот самый человек-из-Храма, отстаивающий право нести волю храмовников людям нашего острова.

– …Кто-то говорит: птицы Храма несут боль и возвращают к Началу невинных. Но я скажу: виновен каждый. Виновным есть я и вы все. И каким должно быть оружие Вмешательства, если не несущим боль? Каким должно быть оружие Вмешательства, если не возвращающим к Началу тех, кто виновен, в назидание другим? Птицы Храма есть оружие Вмешательства. Так же, как я сам есть голос Вмешательства. Один из многих голосов…

Мерный стук механической тележки в соседнем проходе на время заглушил слова Тик-ра. Но когда шум машины растворился в лабиринтах соседнего умм-кана, я снова услышал этот голос, удивительно похожий на математически выверенный стук рычагов той же самоходной тележки. Если бы Тик-ра не делал паузы между словами, схожесть была бы и вовсе поразительной.

– …Но есть и те, кто сознательно идет наперекор Вмешательству. Препятствуют восстановлению баланса Рукотворного, Запретного и Непознанного. Это есть наездники, которые уводят события с Должного Пути. Это есть законники, которые…

От внезапного порыва ветра зашумела листва кустарника, и на некоторое время я опять перестал слышать Тик-ра. Его слова терялись в умиротворяющем шепоте листьев, превращались в одно целое с ним. Но очень скоро я услышал их снова:

– …Чем сильнее сопротивление, тем сильнее усилие. Чем большая сила препятствует балансу, тем большая мощь понадобится, чтоб вернуть всех и все на Должный Путь. Но Запретная сила – сила Вмешательства – безгранична. А это значит, что страх, боль и ужас в назидание будут тем сильнее, чем сильнее будут сопротивляться те немногие, о которых я говорил. Их борьба – это боль всех нас.

Очевидно, эти слова Тик-ра имели прямое отношение ко мне. Не нужно быть слишком проницательным для того, чтобы понять: во мне, в Мику-ра и даже в Тот-ра храмовники видели главное препятствие. И то, какое внимание их «голос» уделял этому самому препятствию, было даже лестно.

– …Кто дал им право решать? Как может заставлять страдать всех нас наездник, который даже не имеет права голоса? – спрашивал оратор у толпы, а она отвечала ему негромким ропотом.

Это было слишком! От общих фраз Тик-ра все больше переходил к конкретным призывам. Я вдруг подумал, что могу легко прервать этот монолог, если этого почему-то не делают присутствующие на Площади. Почему нет?

Легко перескакиваю барьер и приземляюсь прямо посреди прохода, изрядно напугав двух женщин. Одна из них даже вскрикнула от удивления, едва не рассыпав на дороге содержимое своего свертка.

Честно говоря, я ожидал увидеть немногих. Неверное, не больше пары десятков слушателей – самых искренних мистиков нашего острова. Но то, что открылось взгляду на самом деле, остудило мой пыл. Словам Тик-ра внимали не менее сотни людей. Многие из них – в хартунгах землекопов и уммеров. Пестрыми вкраплениями в толпе угадывались женщины. Отдельной группой стояли земледельцы – молчаливые, податливые, как свежее тесто.

Всех их, слушателей человека-из-Храма, было… много. Слишком много. И слишком внимательно они внимали каждому его слову.

Шагая к Площади, я думал о том, что могу легко поставить в тупик оратора обвинениями в лишении жизни Моту-ра и других преступлениях, которые совершили храмовники. Ведь все это значило больше, чем любая мистическая риторика…

Но я даже не смог подойти поближе. Меня встречали неподвижные широкие спины и гневные взгляды.

– Уходи! – громко сказал какой-то уммер, который узнал во мне того самого наездника, о котором говорил оратор. – Ты и так уже много натворил!

Его слова привлекли внимание несколько людей поблизости. Я хотел молча пройти мимо, но еще один коренастый рабочий многозначительно встал на моем пути.

– Уходи! – снова сказал кто-то.

Я хотел ответить ему. И ему. Всем этим спинам и лицам. Всем им – тем, для кого хлеб, вода и спокойное небо были ценнее свободы воли. Но нужных слов не нашлось. Я вдруг понял: тем, кто никогда не знал свободы воли, мне нечего предложить. Ничего ценнее воды, хлеба и спокойного неба. И мне не оставалось ничего другого, как с позором отступить.

– …И мы не можем себе позволить быть безучастными свидетелями. Это делает нас виновными. Мы должны приближать возвращение на Должный Путь и конец Вмешательства так, как можем и как умеем. Пусть даже для этого придется сталкивать с Должного Пути тех, кто ему противится, – затихал за спиной голос Храма.

Огненный остров меняется… А я не успеваю за этими изменениями, я все еще вижу его прежним – таким, как при Моту-ра. Но Моту-ра уже нет, а я – есть. Мы – есть. Его жалели, его оплакивали, но этой боли недостаточно. Она – несоизмеримо короче и слабее, чем желание выжить и быть в безопасности. Трагедия Моту-ра не может быть идеей, которая объединит людей острова.

«А нужна ли им эта идея?» – снова предательски промелькнуло в сознании.

– Как ты? – спрашиваю я вечером Мику-ра.

Формально мы пережили одно и то же. Но почему-то подразумевалось: я-то к этому привычен, а он – нет. Как будто к этому можно привыкнуть.

– Нормально, – отмахнулся он. – Нормально.

Мику-ра и вправду выглядел… собранным. Таким же, как обычно. Кажется, ему даже было стыдно за свою слабость, за свой неконтролируемый страх там, в седле птицы.

– Ладно, – говорю я, не дождавшись встречного вопроса.

И это все, что мы сказали друг другу по поводу вчерашнего. По поводу Ока-ра и Моту-ра. По поводу того предательства и подлости, жертвами которого едва не оказались.

– Знаешь, я был недавно на Площади. Люди слушают этого… Тик-ра. Все больше тех, кто слушает, – после некоторой паузы говорю я.

Мику-ра промолчал, и я продолжил – рассказал о выступлении человека-из-Храма и тех, кто так жадно внимал каждому его слову, о равнодушных или откровенно недоброжелательных спинах и лицах.

– Ничего удивительного, – пожал плечами законник.

– Не знаю. Мне все это показалось удивительным. Если честно, это пугает меня даже больше, чем… Чем более конкретные угрозы, – признался я, а потом поднялся со скамьи и в очередной раз прошелся по площадке вперед и назад.

Место, на котором мы расположились, называлось Закат-на-камне. И надо сказать, такое название полностью соответствовало истине. С террасы, высеченной в природной скале у самого края, вечером открывается невероятный вид на закат. На фоне оранжевого зарева нетрудно различить темные пятна ближайших островов, а еще – потрясающую игру света в складках Ничто. Где-то там, на самом краю видимого, этот свет дрожал и переливался в горячем пятне солнца – так, словно оно повисло прямо над нижним пределом и плавило его своим жаром.