Журнал «Знание-сила» - Знание - сила, 1998 № 05(851)

• Усадьба Джефферсона Монтичелkо стоит на вершине поросшей лесом горы

Опять пришлось откладывать, но наконец летом 97-го, когда я вновь работал в Вашингтоне по любезному приглашению Центра Вудро Вильсона, пытаясь как-то разобраться в тонкостях тамошней муниципальной политики. Блэр Публ, директор Института Кеннана, блестящий знаток российской архитектуры и словесности, любезно предложил свозить меня и моего коллегу из Японии в Монтичелло на своей машине.

Вообще-то я терпеть не могу домов-музеев. В абсолютном большинстве случаев они говорят о персонаже слишком много такого, чего постороннему человеку знать незачем, будь то Толстой или Шаляпин, или, к примеру, Гюго. В иных случаях они говорят обидно мало и как-то не вполне о том, когда это, скажем, Салтыков-Щедрин. Пушкин и понятие собственного дома, увы, настолько плохо были соединимы в жизни, что лучше не огорчаться. Насквозь выдуманные для туристов дома Данте или Шекспира в лучшем случае нечто скажут о нашем времени. Набоковская Выра опять сгорела... Однако дома, которые построены из ряда вон выходящими людьми для себя, — это их прямое продолжение, их инобытийность. Это до известной степени они сами. Таков дом Рубенса в Антверпене. Таков был дом Шехтеля на Садовой, пока за его обживание заново не взялся господин Бурбулис со своим загадочным стратегическим центром. Таков Монтичелло: потомки были бедны, государству, как водится, долго было решительно наплевать на опредмеченную память о Джефферсоне, но, к счастью, нашлись, как водится в Америке, частные лица. Выкупили, сохранили, частично реставрировали, поддерживают все, включая маленькое кладбище, где все еще хоронят потомков семьи Джефферсона. Сквозь решетку можно углядеть камни совсем новые и камни старые и еще камень. на котором начертано только: Perfect gentleman.

... В семидесятых годах, когда я возглавлял сектор социальных проблем архитектуры в соответствующем НИИ, мы, прикрывшись какими-то плановыми сборниками, исподволь занимались исследованиями истории расселения на российских просторах.

• Усадьба Джефферсона. Монтичелло, Вирджиния

• А. Гудон. Томас Джефферсон

Начальству все это было без надобности, но и мешать нам особо не мешали. Уже тогда резанула синхронность рисунков колонизации: американское движение на запад, российское — на юго-восток, странное на первый взгляд подобие квазигородов, служивших опорой центральной власти в ее попытках обуздать вольницу поселенцев-переселенцев. Заикаться об этом в те годы было нелепо, работы остались в рукописях и большей частью затерялись, но послевкусие осталось, так что когда стало возможно наконец соединить историю с географией и повидать Америку как следует, о чем ранее и не мечталось лаже, кое к чему я был подготовлен.

Вообще-то американцы так навыкли жаловаться на почти как бы неприличную молодость своей страны, что многих в этом успели убедить. Ну, что касается британцев, французов или итальянцев, тут спорить хотя и можно, но трудно. Что же до нас, то вопрос сложнее: в конечном счете с Петра колонизация страны началась заново, и ее связь с допетровской Русью не намного прочнее, чем связи ранних американских колоний с Европой.

Как-то, когда американские собеседники довели меня до белого каления все теми же ссылками на молодость, вдруг сообразилось, что университет в Бостоне, однако же, открыли на сто с лишком лет ранее московского и на 85 лет ранее петербургского, что при Академии и был не вполне и не сразу университет. Обидным фактом остается и то, что сохранившихся и заботливо сохраняемых памятников XVII—XVIII веков на территории США больше, чем в России. Так что с возрастом дело обстоит непросто.

Томас Джефферсон и Андрей Тимофеевич Болотов — что меж ними общего? Я бы поставил вопрос иначе: что их разделяет? Разделила их судьба и мера всемирной известности, так что было бы нелепостью сопоставлять политического романтика Джефферсона, оказавшегося постфактум реалистом из реалистов, и русского романтического прагматика Болотова, который мысли о системе правления, ежели они у него случались, не доверил даже пространным своим «Жизни и приключениям». Полагаю, впрочем, что таких мыслей у него не было в сколько-нибудь конкретном виде, если и заговорщики-декабристы двумя поколениями моложе имели на этот предмет более чем смутные соображения. Разделяло их то, что одному довелось не только свидетельствовать переход в царство свободы, но и содействовать ему немало, тогда как другой в целом довольствовался тем, что его оставляют в покое после выхода в отставку.

Разделило их то, что Болотов знал имя Джефферсона, а тот о его существовании не подозревал. Соединила же их страсть к переустройству доступного для изменений мира сообразно идеалу. Соединило их горькое признание того, что мир в целом им переделать к лучшему не дано, равно как и то, что оба стремились по меньшей мере собственный частный мир сформировать «по идеалу». Притом оба были стеснены в средствах для реализации своих мечтаний, да и сама задача выращивания маленького мира в подвластных пределах требовала от обоих бездны терпения и решалась ими многие десятилетия кряду. Они читали тех же классиков и так же были ими очарованы с младых ногтей и на всю жизнь. Они читали тех же ботаников и агрономов.

Один был помещик-крепостник средней руки, к крепостному праву относившийся не лучше, чем государыня Екатерина, но иных средств к существованию не имевший и себе не представлявший. Другой был плантатор-рабовладелец, в принципе, разумеется, рабство ненавидевший, но иными средствами существования также не обладавший (тогдашний налогоплательщик своих правителей не баловал, так что за голы президентства скопить почти ничего не удалось, а за составление конституции штата Вирджиния не платили).

• Интерьер кабинета Томаса Джефферсона. На столе — пантограф

• Купольное помещение в Монтичелло