Журнал «Пионер» - Пионер, 1949 № 07 Июль

Люда не оборачивается.

Мамины тёплые руки обнимают людину тоненькую дрожащую шейку. Мама тянет её к себе, обдаёт её своей душистой теплотой.

Люда плачет.

- Ну, ну, - говорит мама, ласково наклонившись над Людой, - я всё знаю. Ты стояла, наверно, вот тут под окошком и услышала, что мы шли по шпалам… Тебе нас жалко стало. Но ведь мы не замёрзли, мы тут.

- Что? - говорит Люда, оборачивается и, удивившись, смотрит на маму.

- Ну полно, девочка, полно, - говорит мама.

- Ляльку не увозите, вот что! - кричит Люда. - Я могу приглядеть. А у нас есть тоже десятилетка.

Ляля посапывает.

- Но ведь мы же с тобою договорились, девочка, - прищурив глаза и привстав, серьёзно говорит мама, - что когда наступят каникулы, ты приедешь к нам в Ленинград посмотреть на поле «Жертв Революции». Ну, как ты считаешь?… Договорились?

- Могу, - подумав, говорит Люда.

Ляля стоит в сторонке и, мигая, как тётя Сватья, смотрит на маму и Люду.

И вдруг она замечает, что Люда очень хорошенькая… Она даже немножко похожа на лялину маму. У неё такие же беленькие волосики, как у мамы, такое же тонкое, узкое личико, такие же голубые, в колючих ресницах глаза, только, пожалуй, у Люды они покруглее. Но это даже ещё лучше…

- Мама, а Людка, когда я тонула, вытянула меня из моря за волосы, - вдруг говорит Ляля.

- А! Что? - говорит мама, и глаза у неё сейчас же становятся круглыми, как у Люды.

- Зая! - кричат из комнаты.

- Сейчас, - отвечает мама, берёт Люду за руку и идёт в дом.

За ними бежит Ляля.

- Садись, пожалуйста, девочка, - шопотом говорит мама.

Люда поглядывает на бабушку.

- Чего ж, садись! - говорит бабушка. - Раз вошла, так садись. Давно бы так. Нечего плач разводить под окнами. Закусывай!

Конюх Митрич пододвигает к маме тарелку и говорит:

- Отведайте, Зинаида Михайловна… Икорка, конечно, осенняя, свежий улов. Но, конечно, может быть, не понравится?…

Он протягивает маме тарелку и отставляет мизинец. В его ухе поблескивает серьга. Мама берёт тарелку и смотрит на Лялю.

- Нет ли рыбки солёненькой? - задумчиво спрашивает тётя Фрося.

- Как не быть, отчего же, - радуется Сватья. - Рыбка есть.

И она выносит из кухни копчёную рыбу.

- А детки, детки чего ж не едят? - хлопочет Фрося. - Вот икорка, вот пирожок, вот сольца…

И она так шедро и так широко пододви-

гает к девочкам блюдце с солью, как будто соль на бабушкином столе - самое главное угощение.

Но Ляля не ест. Она дует в блюдечко с чаем.

«Это, может, не чай? - вздыхая, думает Ляля. - Это мы думаем про него, что он чай. А он, может быть, море. Настоящее море, может быть, тоже в блюдечке… Ведь мы же не видим сразу всех его берегов…»

Ляля медленно подымает два пальца: «Камыши!… Тут бабушка…»

Она дует в блюдце, потом опускает в блюдце хлебную крошку. Крошка тонет. «Непогода, - думает Ляля. - Надо бы вызвать катер», - повторяет она про себя громким голосом председателя и опускает в блюдце мизинец.

- Что ты делаешь, Ляля? - говорит мама. - Руки грязные, а ты выпьешь потом этот чай…

- Зая, она не выпьет, - сразу заступается папа.

Бабушка внимательно смотрит на Лялю, на папу, на маму и смеётся.

- Ой, ну, бабушка! - говорит Ляля и тянет бабушку за рукав.

- Ладно, ладно, - говорит бабушка и вытирает ладонью глаза. - Будешь скучать по бабушке?…

«Скучать? Значит, долго я тебя не увижу, бабушка? Значит, я от тебя уеду надолго?…» - глядя на бабушку, думает Ляля.

Она задумывается.

Залетают в окошко искры от пятого самовара. Ляля дремлет, сидя рядом с притихшей бабушкой и уронив голову на ладошку.

Откуда-то из углов в глаза ей ползут широкие нежные тени. Глаза слипаются. В глазах мелькает бурьян. По бурьяну бежит петух. В поле качается обгорелая балка.

По широкой дороге в клеёнчатой куртке и шапке ходит босая бабушка. Море окатывает её солёной водой. Что-то блещет в бабушкиных глазах. Лицо у бабушки мокрое.

- Эх ты, моя капелька! - говорит бабушка.

- Бабушка, ты моё море! - отвечает Ляля и вздрагивает во сне.

- Константин, она, кажется, простудилась, - встрепенувшись, говорит мама.

- Да нет, Михайловна! - отвечает, махнув рукою, тётя Сватья. - Видать, что ты молодая мать… Это ж к росту. Дитё растёт.

Конец.

Рассказ К. Золотовского

Рис. Ф. Лемкуля

Тяжёлый крейсер бил изо всех орудий.

Палуба содрогалась. Броня крейсера гудела. Звонки боевой тревоги разносились по корабельным постам. Орудия стреляли и снова заряжались. Из подземелий бронированных -башен ползли прямо к орудийным замкам тяжёлые крупнокалиберные снаряды.

Там, где падал на врага такой снаряд, сокрушалось всё. Оглушительно лопались цистерны с горючим, разбрасывая искры многоцветного огня. Как орехи, крошились железобетонные фашистские доты.

Снаряды крейсера летели на дальние огневые точки врага. Свистели и сгибались под вихрем летящего снаряда могучие сосны, как от двенадцатибалльного шторма; ахал и гудел лес.

Вековые сосны срезало начисто. Скоро на месте леса остались только пни да запах лесной гари и едкого артиллерийского дыма. Это был невиданный со времён знаменитого «Варяга» поединок одного корабля с десятками вражеских береговых батарей.

Враг рвался к огромному портовому городу, а крейсер не пускал его туда, хотя огненный шторм гудел вокруг корабля.

Уже были расщеплены стальные мачты, пробиты переборки, разворочен якорный клюз, заклинено артиллерийское управление, и командиры перешли на голосовую передачу команд.

Крейсер так яростно стрелял, что даже воздух над ним накалился. Когда на палубе хлестала ледяная октябрьская вода, поднимался пар и пушечные стволы шинели, как перегретые утюги на влажной холстине.

Много бед вражеской армии мог бы ещё наделать грозный крейсер, но один злополучный снаряд врага пробил палубу возле порохового погреба. Стали рваться снаряды. Вырвало и подбросило кверху кусок носовой части палубы. Вспыхнул пожар: фонтан огня опалил матросов. Пожар быстро помчался по кораблю к тому месту, гдз была цистерна с нефтью. Крейсеру с минуты на минуту грозил гибельный взрыв снарядов, а потушить пожар уже было невозможна. Для спасения корабля капитан приказал открыть кингстоны, чтобы затопить его на мелком месте.

Носовая часть корабля, шипя и разбрасывая пары, погрузилась в воду. Глубина здесь была около двенадцати метров, совсем немного для такого корабля. Над водой осталась торчать небольшая часть кормы.

Матросы сняли боевой флаг и покинули крейсер. Он остался полузатопленный, всего в каких-нибудь полутора километрах от берега.