Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 01 (3), февраль

История снисходительно улыбается. В 1905-м особняки стали жечь, хозяев бить. Революцию задушили, но жир вышел из моды. Заказы исчезли. Лев Николаевич сошел с ума и пропал — буквально. До сих пор никто не знает, что с ним сталось, голодал ли перед смертью. Строил-строил, да так и не пожил, бедняга, в своем доме. Его сын стал полярным летчиком, летал с Папаниным, летал в блокадный Ленинград, ну и, разумеется, сидел. Дожил до наших лет, написал книгу «Звериада». А в том доме посольство Египта. В Египте живут Гуля и Ира. К ним мы тоже вернемся иншалла.

Зачатьевский парк — прелестный островок тишины и зелени в самом центре города. Это вершина бывшего здесь когда-то холма Киевец. Святилище Перуна, затем храм Николы. Когда он обветшал, не стали ничего строить, оставили зелень, как бы священную рощу, очень уж место хорошее. Жильцы окрестных домов гуляли — не с собаками, с детьми. Сажали сами цветы, ухаживали — было так красиво! Вишневская корчевала, строила доходный дом — плакали, ложились под бульдозеры. История нервно курит в сторонке.

Зачатьевский монастырь четырнадцатого века, 1306-й. Главный храм поздний, 1880-х годов, не особенно большой, но стоял на пригорке и был в силу этого выше ХХС. Взорвали в 30-е, больно высок. Забавно: построили школу, и каждый год на Донскую, первого сентября, директор выносил письмо Сталина в богатом окладе во двор на линейку Первоклашки приносили клятву О чудотворности мнения расходятся. При демократах письмо скрылось.

Школу тоже взорвали. Собор теперь восстанавливают, из монолита. Реставратором тут работает Алена, я захаживал к ней и сюда, и домой, бывало. Бог даст, о ней мы поговорим позже. В монастыре отличная пекарня, люблю брать здесь горячий, душистый хлеб.

Но я отвлекся. Восьмидесятые, зима. Рита ведет меня смотреть первый в СССР частный музей. Евсей Бялый собрал коллекцию фотоаппаратов. Мы выходим из Парка-радиального, фыркнув под большими усами: подумаешь, изергиль! Спускаемся к набережной. Мороз под двадцать. На реке разводья от канализации, густой пар, иней. Уже стемнело, тошнотно слепят билирубиновые фонари на набережной. Герасим с искаженным лицом садится в роковую лодку. Собака украшена свадебными лентами. Чувствует неладное, но слишком объелась, ее тянет в сон, она моргает.

Плутаем по переулкам. Во дворе за сугробами темный одноэтажный домишко — ни номера, ни вывески. Оно ли? Стучим, закоченев, в отчаянии. Железо распахивается, на снег падает луч. Внутри тесно, интересно. Много всего, уникальные, экспериментальные экземпляры. Нарцисс и Юннат. Старт, Ленинград. Фотокор, Москва. Даже Момент. Нет, не клей, фотоаппарат, советский поляроид. Рита отогревается и скучает. Дед, радуясь редким посетителям, все ходит за нами, рассказывает, грузит. Дает уговорить себя показать первое, дагерротипическое, порно. Театрально отдергивает занавесочку. Порно разочаровывает, это просто рисунок, довольно невинный.

Впрочем, нам хватает и малости. Вырываемся в морозную тьму и тут же, во дворе, откинув длинную полу ритиной дубленки, я наспех утоляю жгучую жажду. Потом едем ко мне домой пить вино и… чай.

Рита старше меня, но похожа на ребенка: худа, мала ростом. Я легко поднимаю ее одной рукой, попка яблоком в моей ладони. Чувствую себя Адамом. Ресницы всегда мокры. Все обижают — то тетка толкнет в троллейбусе, то продавщица обхамит. В кино вечером не пускают, говорят — нет шестнадцати. Папа, злобный коммунист, превратил жизнь в ад. Да, он покупает ей золото, платья, дубленки, кожаные куртки. Да, у него безупречный вкус. Да, он работает во внешторге. Но он тупой, тупой, тупой гад! Рита его ненавидит. Он не позволяет приводить домой мальчиков.

Половые отношения Рита тоже ненавидит. Она видела однажды, как пьяный папа вожделел маму, та жалобно отбивалась, умоляла его, а он, такой грубый… Это было мерзко.

Рита вводит меня в мир культуры. Открывает мне глаза на Пастернака, переписывает Цветаеву. Мы встречаемся в Ленинке, в музеях, несколько раз в неделю, и при этом пишем друг другу письма — в стихах. Я — без затей, по-русски. Грета — по-немецки. Немецкий — трудный язык, это чудо. Она переводит Фауста и учится на мехмате — второе высшее, у!

Повторяю, половые отношения Рита не любит, в постель ложиться ей отвратительно. Мы крадем наши глотки огня в парадных, музеях, библиотеках, на пляжах и в парках. С ней так интересно! Мы объездили все Подмосковье, были на Севере, в Литве, Крыму, на Волге. Будь у меня большая карта Советского Союза, утыкал бы. Особенно Марго уважает высокие точки, наподобие строительных кранов. Среди наших жемчужин Красная башня Саввино-Сторожевского монастыря на Пасху — там в это время было полно народу. Наутро я был потрясен, открыв «Правду»: башня сгорела. А я ведь не курю.

Все советское Гретхен ненавидит тоже. Ей доставляет моральное удовольствие красть книги в библиотеках, ездить без билета — она наносит вред этой стране. Каждый отпуск — за границу, вдохнуть грудью. Для этого приходится там, в папином внешторге, что-то кому-то хитро давать. Уж боюсь даже спрашивать что.

Еще Рита водит меня в бассейн «Чайка». Попасть очень трудно. Там бывает весь МИД. Рите неудобно в простом советском купальнике в цветочек. Шьет сама, по картинкам из журналов, из тонкой ткани без рисунка. Очень беспокоится, почему в бассейне все мужики ходят за ней, пялятся и предлагают гадкое. Она расспрашивает меня несколько раз, не просвечивают ли волосы. Хм, да мокрого его, купальника, считай, просто нет. Невидимка. Сиськи у нее роскошные. Но Рита — порядочная девочка, любая непристойность ее шокирует.

Вспоминает мужчин. Научные руководители — только не смейтесь — Ватман и Кульман. Какой-то Фима, врач в стройотряде. Обещал устроить ей освобождение от работы за, хм, немного любви. Ну что она, дура вкалывать? «Все-таки все женщины — проститутки». Я не понимаю, зачем и о чем она, мне больно. Однажды приходит нервная, бессвязная. Мотя уехал в Израиль, навсегда. Оказывается, все это время у нее был какой-то Мотя, на десять лет старше, и она без него не может жить — «как без руки или ноги». Он читал Пастернака и, когда водил Риту в кино или кафе, то платил только за себя. Ослепнув от ревности, вгоняю в нее акинак, и еще раз, и еще… Плачем вместе.

Разговоры о замужестве, детях приводят Риту в холодное бешенство, глаза белеют. Я же нищий. По сути, ничего, кроме большого постоянно напряженного чувства, у меня действительно нет. Ни папы, ни мамы во внешторге, ни квартиры отдельной… ну и так далее. «Плодить нищету?!» И все-таки это так обидно! Мы расстаемся, но через год Рита снова со мной.

Между волнами огня и Пастернаком Рита рассказывает про заграницу, как там все культурно и замечательно. Больше всего на свете она мечтает уехать. Здесь же, рядом, напротив «Чайки», в переулке австралийское посольство. Марго все знает — там есть программа иммиграции. Заполняем анкеты. Рите