Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 01 (3), февраль

Взгляд на брак резко меняется, но поздно, неумолимая река времени разделяет, уносит нас по разным континентам, часовым поясам, по разным вселенным.

Подобно ветру Екклесиаста или, скорее, ударной волне Царь-бомбы, Рита, обежав земной шар, раз за разом возвращается, но все тише, бледнее, мимолетнее. В Штатах она делает серьезные деньги, но ей постоянно не хватает. Ее все обижают — то на бабки кинут, то сотрудники налажают. Прошлой весной кто-то с IP-адресом из Сан-Диего всю ночь читал мой дневник, от корки до корки.

Вернувшись другим человеком уже совсем в другую страну, я снова на Остоженке. Приятель затаскивает меня в мастерскую Льва Головушкина. Пятеро художников ютятся в средневековом подвале за аптекой, у Энгельса — на стенах алмазы селитры. Двор охраняет ретривер Пуго, значительно переживший тезку. Позднее его все-таки убьют, но не застрелят. Отравят. Лева пишет картинки по двести баксов за квадратный метр, читает лекции по искусству, что-то продает и покупает. У него беленькая профессорская бороденка и очоч-ки. Еще у него есть жена, Роза Марковна, женщина с поступью командора. Левушка при ней цепенеет. Она Член Союза Художников. У нее крепкая торговля русским примитивом, есть свои авторы. К счастью, вниманием она Леву не слишком балует, в мастерской бывает редко. А Лева бывает редко дома, ночует в мастерской. Он поит нас жидким чаем из немытых чашек. Кособокие полки, коллекция эротических альбомов. На прощание долго жмет руки и приглашает заходить без затей и приводить подруг. Неужели надеется, что и ему обломится? Дожил до седых волос, а верит в несбыточное.

Вскоре Левушка звонит сам. Он задвинул какому-то колумбийскому наркобарону машину картин, их требуется сфотографировать для таможни. Приступаю к работе. Все русское в моде, фотографы поднимаются на репродукциях. Лева расплачивается рваными грязными пятерками и десятками, с видимой силой отрывая их от сердца. В обменниках воротят нос.

После второго, что ли, сеанса, предлагает замечательную комбинацию: у него есть еще одна мастерская, рядом, напротив Зачатьевского — он пускает меня туда работать, а я снимаю его картины бесплатно. Идем немедленно. Со мной кудрявая Ляля, моя новенькая жена, она обожает старину. Мастерская оказывается даже лучше всех ожиданий. Монастырская гостиница, скрипучие лестницы, запах старого дерева. Из окна глядит Поленов. Ляля не раздумывает ни секунды. Левушка ощупывает ее глазами и, коли так, предлагает сразу располагаться. Он что, хочет поглядеть, как мы будем ЭТО делать? Перебьется. Мы спокойно ждем, пока за ним закроется дверь.

Мастерская, поистине, прелестна. Двор, заросший травой, покосившийся забор и калитка с облупленной краской. Через переулок ржавый завод: «ПЛАНЫ ПАРТИИ — ПЛАНЫ НАРОДА». Путина тогда еще не придумали. Закоулки, тупики, сараи, склады. Пыльные, давно некрашеные домики — первый этаж кирпичный, второй бревенчатый. Тверь? Рыбинск? Вот-вот раздастся звук гармошки и покажется пьяный. Кажется, копаются куры. Ахматова жила в соседнем доме:

А через дом — героиня «Чистого понедельника» Бунина: « Недавно я ходила в Зачатьевский монастырь — вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры!»

Утром иду в булочную на угол, к «Голубятне». Сначала у Шустова тут была на чердаке голубятня. Потом был трактир «Голубятня». Маклеры-«чугунные шляпы» и революционеры.

Остап Бендер держал здесь табачную лавочку с непонятным, но громким научным названием «Никотин». Его звали Юфуд Леви, он был караим из Бахчисарая. Турецкоподданный, кстати. Сам, не сын. Напротив жил Ильф.

Лялины руки не знают отдыха. Постельное белье с оборочками, ваза с цветами, ламбрекены, мои работы по стенам. Немного мешает теснота. Все четыре комнаты забиты… трудно даже сказать, чем. Бережливый Левушка подбирал — вероятно, в то время, когда ломали арбатские дома, строили проспект Калинина. Тумбочка…дцатого века, солдатский котелок, мешок проросшей картошки, несколько рваных и пыльных холстов в когда-то позолоченных рамах. Вначале мы протоптали узенькую дорожку к кровати. Потом стали понемногу расширять пространство. Хлам утаптывался в кладовку, выносился на чердак, на черную лестницу, еще куда-то. Только, упаси Бог, не выбрасывался. Лева ревниво следил за каждой вещью. Вечерами, взяв вино и матрас, мы выбирались на крышу. Над нами шелестели тополя, а прямо перед глазами, в парке Горького шел бесконечный фестиваль фейерверков. Каждая страна-участница имела одну ночь. Стран было много. Феерия была все лето.

Но пришла осень. Кончились Левины картины. Мы как раз более-менее очистили и оклеили одну комнату, чтобы работать, когда лестница затрещала под ногами Розы Марковны. И вот мы уже ищем новую мастерскую. Сюда будут ходить покупатели.

Фрязин Стефан отличился на Куликовом поле. Дмитрий Донской пожаловал его боярством и деревенькой. Как она звалась, теперь никто не вспомнит: селению дал новое имя сын Стефана Григорий, прозванный Хавроньей, Ховрой — за страсть к мочалке и мылу душистому. В мирное время сурожане Ховрины торговали драгоценными камнями, тканями. Стильная одежда и аксессуары итальянских дизайнеров из Сурожа: суррогат, так и повелось. Хорошо поднялись на стройке, жили в Кремле. Стефан потом ушел в монастырь, где похоронены Пересвет и Ослябя, его боевые соратники. Отдал обители кусок земли поблизости, принял имя Симона. Монастырь с тех пор Симонов. Ховра тоже делал большие вклады, а уж Владимир Григорьевич Ховрин построил там целый Успенский собор. После этого его сын Иван Владимирович по кличке Голова получил подряд на Успенский же собор — но теперь в Кремле.

Вышла история. Проект делал главный архитектор Москвы, Василий Ермолин. Отстроил к тому времени полгорода. Огромный опыт, энциклопедические знания. Первый русский реставратор. Когда трус раскидал старый собор в Юрьеве — восстановил его, вместо того чтобы сделать новый. (Собор, кстати, преудивительный, энциклопедия в камне, да и много ли у нас зданий 1230-х годов?) Ермолин пытался сберечь, восстановить цветущее доордынское богатство. Притом смелый новатор, украсил Фроловскую башню скульптурами Георгия и Дмитрия Солу некого. Говорят, до сих пор в запасниках.

Итак, собрали камень, приступили. Ну, Голова, как обычно… а Ермолин уперся: не хочу, мол, второго Трансвааля! Авторский контроль. У Головы все схвачено, Васю убрали — и надо ж, упал собор! Ну, пришлось покрутиться, следствие, экспертиза, угощения. Главное, остался у дела. Уболтал князя взять архитектором пацана из земляков, Аристотеля Фиораванти. Выпускник, с эскизами, синтез культур…