Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 02 (8), май

— Съездить куда-нибудь можно.

— Да ездили мы. А куда ездить? На пикник? А что на пикнике? Все то же самое. Шашлык, бухло. Два года, правда, он без наркотиков продержался. Я допью?

— А нужно?

— Нужно.

Она допила бутылку. Немного раскраснелась. Пятнами. В оживившемся и посветлевшем немного лице размыто, но осязаемо проступили черты той Анны Кай ль.

— Один раз он упился совсем, и в самом центре этой… Тегусигальпы… названия у них там… матерные какие-то, морду кому-то набил. А этот кто-то оказался кем-то. Понимаешь? Каким-то, типа, местным козырным фикусом. Ну, и пошло. Его отозвали. Вернули в Москву. Дали что-то вроде испытательного срока. Еще полтора года мы жили черт знает как. Еле-еле выкарабкались из очередного дауна. Жуть была какая-то. Там опять героин вернулся. А герыч, ты знаешь, — жесть еще та. В конце концов послали нас в Монголию. Это такая ссылка. Бывает еще совсем… Черная Африка. Но Монголия не лучше. Помню только: пыль, мухи и баранина. Все бараниной пахнет. Даже анаша. Куришь — как жир бараний сосешь. Ужас. Почти до 2002-го дотянули — и все. Вернулись. Робика как бы уволили.

Она приподняла бутылку, поболтала ею туда-сюда.

— Надо бы добавить. У тебя немного денег нет?

— Есть.

— Дай взаймы.

— Да я тебе и так могу дать, без взаймы, только ведь ты напьешься…

— А я по-всякому напьюсь. Дай взаймы. У меня у соседа всегда есть.

Я достала несколько тысячных купюр. Наверное, штук шесть или семь.

— Держи.

— Ишь ты! — оживилась Анна, потом с еврейским акцентом, по-дилетантски переходящим в грузинский, добавила:

— Ваша фамилия случайно не «Абрамович»?

— Кстати, про Сеню ничего не знаешь? — спросила я.

— Про Вайзен… этого. Как его, блин…штока? Он как бы уехал. Давно уже. Давно уже.

— Куда?

— Точно трудно сказать. Гражданин мира. Швейцария, Израиль, США. Израиль — меньше всего. В Москву иногда приезжает.

— Чем занимается?

— Бизнес. А какой — не знаю. Драгоценности, что ли… Мне по барабану. Я сейчас.

Она вышла. Я слышала, как звякнул звонок, потом — какое-то бу-бу-бу. Пока Анны не было, я смотрела в окно. Снег шел стеной. Как белый пенный водопад на черном фоне. Тихо и державно. Анна вернулась с бутылкой. Этикетка — вроде рекламы покемонов. Сразу налила, выпила:

— Тебе не предлагаю.

— Что ж ты такое пойло взяла? Денег, что ли, мало?

— Все — из одной бочки. Ну вот. Как я с ним жила — не понимаю. Любила я как бы его. Ты меня понимаешь. Ты сама его любила. Я знаю. Говорят обычно: влюбилась как кошка. А я — как мышка. Даже нет, не так… Он ведь был… не знаю, как сказать… типа удава. Да, типа удава. Я его ненавидела временами страшно. Страшно. Думала — убью. Убью, думала… У тебя такое бывало с ним?

— Бывало.

— Вот и у меня бывало. А потом он придет нормальный. Спокойный такой. Посмотрит в глаза — как Каа на бандерлога. И все. И опять ты пропала. Ни воли, ни мнения. Таешь, как шоколадка на батарее, течешь куда-то вниз… б…дь, как Ниагара. Нет тебя. А это разве не счастье? Как эта дура-то поет: «Же-енское сча-астье..». Как там? Пошлятина, а ведь правда. Нет?

— Не знаю.

— Ты просто другая. У тебя есть стержень. А у меня нет никакого стержня. Мог бы мне достаться и какой-нибудь другой удав. «Чтоб не пил, не курил…» И все бы сложилось иначе. Будь здорова.

Она еще выпила. Пятна у нее на лице пошли причудливыми разводами и стали малиновыми. Сползли на шею и ключицы.

— А я и не жалею. Жизнь у меня вышла буйная. Хоть «Войну и мир» пиши. В Гондурасе вон была… А ты — нет.

— Что было после 2002-то?

— Да все то же самое. Приехала его мать из Штатов. Глянула на наши… алко-нарко… экзерсисы, в обмороке тут полежала. Вот на этом самом диване.

Предложила сыночку полечиться в Штатах у каких-то там всемирно известных наркологов. Он собирался одно время, но не поехал. Не поехал.

— Почему?

— Некогда. То ломки, то торч. Здоровый он был, Робик. В отца. Другой бы еще в конце девяностых остопырился. Он еще, извини за интим, как мужик года до 2003–2004 был то и дело ничего. Откуда, казалось бы? Нет. Глядишь, шишка тут как тут. Чудеса.

Голос у Анны немного поплыл. Она еще выпила.

— А у тебя с ним… ну, это… как было?

— Как у всех.

— А. Не хочешь, значит, с бомжихой откровенничать.

— Перестань.

Анна явно поплыла. У нее появилась какая-то косая собачья ухмылочка:

— Что «перестань»? А я с ним… М-м-м… Я те как баба бабе… Оч-ч-чень даже… Он обычно любил сзади… Знаешь так…

— Слушай, а умер он от чего? От передоза?

— От передоза. От передоза. Как и полагается, от педе… пе-ре-до-за. Серд-сердце остановилось. Р-р-раз — и все…

Анна мотнула головой, икнула, всхлипнула:

— Знаешь, как я его… Любила! Боше, типа, всех. Боше всех. У нас, знаешь, какая любовь была! Великая! Вот какая. Ты вот его бросила, а я… что сделала? Правильно! Про-бод-по-до-бра-ла! Вот. Давай выпьем.

— Ладно, я пошла.

— Ну и иди!

— Прощай.

— Ну и иди! Думаешь, он про тебя хоть вот сто-леч-ка вспоминал? Ни-хи-ра он про тебя не вспоминал, мой Робик. Ясно?!

— Ясно. Прощай.

Я пошла к выходу. Анна еще продолжала орать мне в спину:

— Он меня любил, а не тебя. Вот так! Сука! Толстая, бер-бесер-бессердечная сука! Иди отсюда! И больше не приходи!.. Жирная деревенская тварь! Корова безмозглая. Иди отсюда!

Я хлопнула дверью. Спустилась по лестнице вниз. Снег шел такой же густой. Жизнь, снег… Снег, судьба… Покой, снег…

Я медленно вернулась в свой новый дом. Села у окна, прямо в мокрой от снега куртке и с мокрыми от снега волосами. Открыла окно. Пахнуло сладким, как младенческая кожа, снегом. Закрыла окно. Стала смотреть на снег.

Начало и конец. Жизнь и смерть. Прощай и здравствуй. Вот они: простые, ясные и единственно верные слова.

Зазвонил мобильник.

Я посмотрела на номер. Там высвечивалось: «Гад Т. Т.».

— Добрый вечер, Евдокия Ивановна. Вы еще не спите? Не разбудил?

— Нет, Тимур Тимурович, не разбудили. Здравствуйте.

Пауза. Какая-то хорошая пауза. Вроде взаимной неловкости между людьми, которые симпатичны друг другу. Нет, нет, это мне показалось. Это его обычная манера.

— Устроились?

— Да, спасибо. Как… ваше здоровье?

— Мое… хорошо. Через пару дней выпишут. Спасибо…

Он явно что-то хотел сказать, но не сказал. Мне стало как-то не по себе:

— Тимур Тимурович, мне… Я очень виновата…

— Перестаньте, Евдокия… Ивановна. Все отлично. Как вам ваша новая квартира? Приемлемо?

— Замечательно…

Тимур Тимурыч заговорил даже как-то быстрее обычного:

— Ну вот и хорошо. Завтра утром с вами свяжется Алла. Есть дело… Ответственное. Я, честно говоря, думал, что все начнется где-то через неделю. Но все закрутилось быстрее. В общем, готовьтесь к интересной жизни. Выспитесь как следует. Хорошо?