Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 04 (6), ноябрь

Он замолчал и опустил глаза, потом поднял голову и криво улыбнулся.

— А как же вы теперь? — спросил Иван.

— Теперь все по-другому, — ответил печальный. — Я женился во второй раз. К тому же прошло шесть лет, а колдовство, говорят, больше не действует…

— Сжечь надо было ведьму! — посоветовал Аполлинарий, выходя из темноты. — Я давно уже здесь, просто мешать не хотел.

— Вам дай волю! — грозно вступилась Евдокия. — Вы всех сожжете! А потом за вас самих примутся.

— Тело надо было сжечь, — уточнил Аполлинарий. — В землю нельзя закапывать.

— Умник нашелся! — Евдокия заерзала. — Она ж не всегда мертвая была. Ее сначала убить надо было. Может, он сам и убил, — она кивнула в сторону печального рассказчика. — Трудно ему было, видите ли, раз в год, как на восьмое марта, бедной женщине приятное сделать. Проще стукнуть кирпичом по голове и концы в воду.

— Ну зачем вы так говорите? — покачал головой Аполлинарий. — Вы же не знаете…

— Я одно знаю. Никого не околдуешь и не приворожишь, если зацепиться не за что. Если душа чистая без греха, то горе той ведьме, которая ее коснется. Риск большой.

— Перестаньте вы ссориться, — сказала рябая. — Может, кто еще историю рассказать хочет?

— Я тоже знаю случай с приворотом, — скромно заявила маленькая женщина с детским личиком. Голова ее была замотана черным платком, как у монашки. — У нас соседка по коммуналке, иногда колдует, а я у нее в помощницах состою. Приготовить что-нибудь, сходить куда, все я. Клиенты приходят, я их встречаю и к ней веду. Она бабуля старая, ей ходить тяжело. Комната у нее темными портьерами завешена, мебель старинная, всегда полумрак и ладаном пахнет. Свечей много жжет, а проветривать не дает. Дует, говорит. В основном к ней за приворотом идут. Это мода прямо такая пошла сейчас. Надо, не надо, а на всякий случай делают. Все больше женщины приходят. Мужчины редко. Я уж обряд наизусть выучила, только делать его может либо девственница, либо человек, у которого ничего такого даже в мыслях нет.

— Это точно, — влезла Евдокия. — Сказать-то легко, а ведь ради этого приходится собой жертвовать. Никакой личной жизни.

Монашка вскинула вверх свой носик, стрельнула глазками, улыбнулась и продолжила:

— Однажды две женщины с нашего двора мужчину не поделили. И обе в разное время приходили к нам приворот делать. А одного человека несколько раз привораживать нельзя. Правило такое есть. Все ворожеи его знают. А бабуля старая, глаза плохие, памяти нет, приворожила его к обеим. Потом, когда узнала, целую неделю ничего не ела и никого не принимала. А мне сказала, чтоб я наперед имена записывала.

— Картотеку надо было вести, — посоветовала Евдокия. — Я на ксероксе пробовала копии с фоток снимать, но качество плохое.

— Одна из них была жена, другая любовница, — продолжала монашка. — И та, которая любовница, хотела, чтоб он оставил семью и с ней жил; она первая и пришла, а супруга уж потом явилась, когда он ее с детишками бросил.

— Поделом ему, — влезла опять Евдокия. — Нечего шляться.

Монашка потупила глазки.

— Всех жалко. Мужчина видный был, работящий, простой. Зарабатывал хорошо. А как приворожили мы его, так он то с одной, то с другой. И тут ему плохо, душа болит, и с той жизни нет. Пить начал, иссох весь. Да так и спился.

— А вы как приворот делаете? — спросила Евдокия.

— Да-да, расскажите. Очень интересно, — поддержал Аполлинарий.

Монашка потупилась.

— Бабуля не велит говорить, — извинилась она. — Секрет.

— Да какой там секрет! — засмеялась уродинка. — У нас его даже дети знают. Надо взять две фотографии, свою и того человека, которого приворожить хочешь, соединить их вместе и положить в тарелку, из которой тот человек ел. Потом взять две церковные свечки, зажечь их и лить воском на фотографии. И пока свечи горят, надо кусать губу и говорить: «Сама себя кусаю, раба такого-то прикусываю, чтобы раб такой-то, скучая от тоски и отдыха не зная ни днем светлым, ни ночью темной, все обо мне бы мыслил. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»

— Неужели действует? — удивился Иван.

— Ну, это уж кому как! — развела руками уродинка. — Кто во что верит.

— Меня вот что всегда забавляло, — вступил в разговор седой, грузный мужчина лет пятидесяти. — Как они, я имею в виду знахарок всяких, как они свое колдовство всегда с Богом увязывают. И все-то у них есть, и Библия под рукой, и распятие, и молитва во имя Господа, а творят ведь полную бесовщину и черную магию!

— А вы нас не совестите! — взвилась Евдокия. — Ишь, праведник наш елся! «Не судите, да не судимы будете…»

— Да нет, я что… — стушевался седой. — Я тоже хотел историю рассказать.

— Вот и давайте, — позволила Евдокия. — А учить нас тут нечего! Сами ученые.

Седой кашлянул.

— Когда умерла моя жена, я похоронил ее как полагается. Одел в лучшее платье, все аккуратно, цветы в гроб положил, на ноги — белые туфли на высоком каблуке. Ее любимые… А полагалось хоронить в тапочках. Казалось бы, ну какая разница? Все равно в землю. Ан нет!.. На третий день, точнее ночь, стук в окно. Выглядываю — никого. Ложусь — опять стук. Что такое, думаю. Выхожу на двор. Светло, луна в небе яркая…

— А вы, простите, где живете? — поинтересовался Аполлинарий.

— Живу я в Салтыковке, недалеко от Москвы… Так вот. Выхожу, значит это, я во двор. Топор прихватил на всякий случай. Ночь теплая, а чувствую, как ступил на крыльцо, так будто сыростью могильной дыхнуло… Что говорить? Струхнул я маленько. Прислушался — тихо. Вот тут-то мне и непонятно стало. Отчего такая тишина? Ведь у меня цепной пес в будке — Амур! Большущий кавказец! Думаю: или замочили его уже к такой-то матери, или спит он, лентяй, и не слышит, как хозяина сейчас убивать будут. Я к будке: Амур, зову, Амурчик. Вижу, забился мой пес в самый дальний угол, сжался весь и скулит жалобно. Тут уж и я похолодел. Вернулся в дом сам не свой. Водки выпил, лег и заснул. И снится мне моя жена — покойница: лицо печальное. Смотрит на меня и говорит: «Зачем ты меня в гроб в туфлях положил? Здесь никто туфли не носит. Пришли мне тапочки». На следующую ночь опять стук. Я лежу… Стучат… Глянул в окно, а там лицо жены белеет… У меня волосы дыбом! Ну какой там сон? Просидел я до утра за столом. К утру сморило меня. И во сне опять явилась мне покойница. «Передай, — говорит, — мне тапочки с мамой. А то очень мне неудобно здесь в туфлях ходить». Проснулся я и к матери скорей, а мать уж остыла — во сне скончалась. «Ну, — думаю, — сподобил Господь». Когда ее хоронил, в гроб тапочки для жены положил. Так и закопали. С тех пор больше не приходила и не стучала, а однажды привиделась во сне и говорит: «Спасибо. Теперь мне хорошо». И смеется…

— Это тогда что ль ты так поседел? — поинтересовалась Евдокия.