Драмы и комедии

Д у б о в е ц. Письмо важное.

П е р е г у д. А дурень Шумейко дал мне его перед майором. Того словно кипятком ошпарили. И мне было страшно неловко.

Д у б о в е ц. Ну и что ж он?

П е р е г у д. Я думал, взорвется. Нет, сдержался. Но я видел, как это было ему трудно.

Д у б о в е ц. Все-таки он тебе зла не сделает.

П е р е г у д. Он честный человек. Но если бы я проявил какую-либо слабость, ему, вероятно, было бы приятно почувствовать свое превосходство: я, говорит, даю вам право отказаться от выполнения моего приказа… Нет, товарищ майор. Кровь из носа, а приказ ваш я выполню! И не потому, что затронута моя честь мужчины и воина, а потому, что это приказ Советской Родины; потому, что это приказ моей Белоруссии — измученной, окровавленной, которая борется из последних сил; потому, что это приказ моей старой матери, которую, может, в это время фашисты вздергивают на виселицу. Знаешь, Костя, ночами я часто думаю о ней. И тогда она является передо мною, как живая. Я вижу ее морщинистое лицо, вижу протянутые ко мне дрожащие руки. А за ней я вижу тысячи, десятки тысяч старческих и детских рук. Все они тянутся ко мне. Я вижу посиневшие губы, которые шепчут мне: «Спаси! Мы погибаем!» И мне тогда становится нехорошо. Мне очень больно, что я так мало сделал, почти ничего не сделал для их спасения. Просто страшно, Костя. Эти протянутые дрожащие руки, эти посиневшие губы — они готовы благословить нас, но они готовы и проклясть нас страшным предсмертным проклятием, если мы не придем к ним на помощь. Перед их лицом, перед их великими му́ками бледнеют все наши обиды, все наши личные переживания и чувства, как бы сильны они ни были.

Д у б о в е ц. Ты хорошо говоришь, Боря. У меня, знаешь, даже мурашки пошли по телу. Но ты очень возбужден. Тебе надо спокойно обдумать все, как следует.

П е р е г у д. Ничего. Это мне поможет. По дороге сюда я прикинул уже, как буду действовать. Ты мне тоже поможешь.

Д у б о в е ц. Всем, чем могу.

П е р е г у д. Только ты туда, за проволоку, не поползешь. Я сам пойду. Возьму с собою Родного и Бондарева. А ты возьми человек десять лучших хлопцев, я тебе покажу место, где расположишься, и будешь наготове. Если фашисты станут нас преследовать, выручай.

Д у б о в е ц. Хорошо. Так я могу идти готовить людей?

П е р е г у д. Обожди, вместе пойдем. Ты еще вот что не забудь сделать. От того места, где ты будешь, до немецкого блиндажа метров полтораста. Прикинь, сколько времени пройдет, пока мы доползем, и тогда постарайся привлечь чем-либо внимание часового. Так нам легче будет справиться с ним.

Д у б о в е ц. Будет сделано.

П е р е г у д. Только не надо стрелять. А то подымешь тревогу, провалишь все дело.

Д у б о в е ц. Я что-нибудь придумаю. Спою что-либо.

П е р е г у д. Возьми ракетницу. Как услышишь выстрелы в нашей стороне, дай сигнал: красная ракета — «Иду на помощь», синяя — «Веду бой, не могу прийти».

Д у б о в е ц. Хорошо, буду помнить.

Входят Р о д н ы й и Б о н д а р е в.

Б о н д а р е в. По вашему приказанию явился, товарищ лейтенант.

П е р е г у д. Кто это явился?

Б о н д а р е в. Я, сержант Бондарев.

П е р е г у д. А-а, Бондарев. Есть дело, товарищ Бондарев. Ты мне нужен.

Б о н д а р е в. Я слушаю вас, товарищ лейтенант.

П е р е г у д. Пойдешь со мной в разведку?

Б о н д а р е в. Как прикажете.

П е р е г у д. Приказывать не буду. Хочешь сам — иди, а то буду искать другого.

Б о н д а р е в. Зачем же другого? Разве я отказываюсь?

П е р е г у д. Дело серьезное. Надо достать фашиста.

Б о н д а р е в. Живого?

П е р е г у д. А дохлый зачем нам нужен?

Б о н д а р е в. Да они все еле живые: замерзли.

П е р е г у д. Нам лишь бы языком ворочал, а там — черт с ним. Командующий приказал: достать «языка». Спрашивает командира полка: «Есть у вас такие орлы, которые доставят мне живого немца?» «Есть», — отвечает командир полка. А орлы эти, выходит, мы: я да вы. Нам доверили это дело. Что ж, мы пойдем и доложим: товарищ майор, мы не орлы?

Б о н д а р е в (смеется) . Орлы и есть.

П е р е г у д. Не боишься? Нам придется лезть в самое логово.

Б о н д а р е в. Если бояться, то и воевать нечего. Тогда ложись и лапки кверху. Пусть фашист делает с тобой что хочет.

П е р е г у д. Правильно.

Б о н д а р е в. Он, бандит, пришел в чужой дом и не боится, а я в своем должен его бояться? Нет, в своем доме я уж ему морду набью.

П е р е г у д. А ты, землячок, что скажешь на это?

Р о д н ы й. У землячка и спрашивать нечего. Ему и бог велел.

П е р е г у д (Дубовцу) . Борисовский, белорусская бульба.

Р о д н ы й. Хоть бы одним глазком глянуть, что там теперь делается.

П е р е г у д. Плохо там, браток. Очень плохо.

Р о д н ы й. Хоть бы остались живы.

П е р е г у д. Разобьем врага и вернемся в свою родную Борисовщину. А друзьям своим споем:

Родный украдкой смахивает слезинку.

Б о н д а р е в. А хаты-то и нет: фашист спалил.

Р о д н ы й. Будем мы, будет и хата. Только одно — вернуться бы.

П е р е г у д. Ну, хлопцы, теперь за дело! Подготовиться как следует. Проверить гранаты, чтоб были наготове. Затворы в винтовках промыть керосином и насухо вытереть, чтобы не застывали. Взять ножницы для резки проволоки, взять палаточную веревку и кусок какой-нибудь тряпки — фашисту на соску. Может, санки взять? Как вы думаете?

Б о н д а р е в. А зачем, товарищ лейтенант?

П е р е г у д. На плечах тяжело будет тащить.

Р о д н ы й. Приволокем, лишь бы взять. А с санками будет неудобно.

П е р е г у д. Тогда все. Как только стемнеет — пойдем. Ночи теперь светлые. Надо хорошо маскироваться. Идите к старшине и получите у него пятнадцать маскхалатов.

Б о н д а р е в. Есть, товарищ лейтенант.

Р о д н ы й и Б о н д а р е в уходят.

П е р е г у д. Ну, теперь надо подкрепиться. Подай мне эту слезу.

Дубовец подает четвертинку.

Тебе налить немного?

Д у б о в е ц. Не хочу, я пообедал уже.

П е р е г у д. Чокнуться же я должен с кем-нибудь?

Д у б о в е ц (подставляя чашку) . Тогда чуть-чуть.

П е р е г у д. Да я много не дам, не бойся. (Наливает в чашки Дубовцу и себе.) Выпьем, Костя!

Д у б о в е ц. За что пить будем?

П е р е г у д. За женщин, которые нас помнят.

Д у б о в е ц. Которые нас любят.

П е р е г у д. Постой, не забегай вперед. Я еще этого не сказал. Воздержимся пока что от этого слова.

Д у б о в е ц. Как хочешь. Тебе виднее. Одним словом — за Наталью Николаевну.

П е р е г у д. За милую, чуткую, добрую Наталью Николаевну. И еще за одну женщину, которая меня помнит, и любит, и никогда не забудет: за мою маму! (Пьет и закусывает куском сала. Достает из сумки письмо.) На, брат! Только тебе доверяю. Если что, напиши ей, Наталье Николаевне. Напиши, что… Ну, да ладно… Ты меня понимаешь, сам напишешь, что надо. Вот еще карточка… Не надписана… Это ей тоже. Сам надпишешь… Эх, друг! (Хлопает Дубовца по колену.) Хороший ты хлопец. Давай мы с тобой поцелуемся. Потом некогда будет. (Целуются.) А теперь пошли!