Эгон Раннет - Пьесы

Мээла.

Яагуп.

Действие происходит в конце 50-х годов в одном из малонаселенных уголков Эстонской ССР.

Полутемная комната. Справа — низенькое, подслеповатое оконце, сквозь которое едва проникает лунный свет. В глубине сцены, за стеной, высятся деревья-великаны; там угадывается вековой лес. Временами в верхушках деревьев шумит ветер. Скользят тени, отбрасываемые набегающими облаками, и тогда в комнате и в лесу становится темно.

Слышно, как кто-то легко взбегает по деревянному крыльцу, вытирает ноги, дергает ручку наружной двери в задней стене. Это М э э л а. Вот она уже колотит в дверь кулаком, а через мгновение заглядывает в окно, барабанит в стекла.

М э э л а (с улицы, звонким, как у ребенка, голосом) . Откройте дверь, мужчины! Откройте!.. Я не вижу вас, дьяволы! (Снова подходит к двери, дергает ручку, громко стучит.) Откройте дверь, вы, короеды! Лешие… Волки! Ну, погодите же… Я проучу вас…

Минутная тишина.

Что это значит?!.

Слышно, как поворачивается ключ в замке, дверь распахивается, в темную комнату входит М э э л а.

До чего хитры… Положили ключ под крыльцо, будто никого нет дома. А в комнату влезли через окно! Знаю я вас… (Быстро идет к двери, что справа, распахивает ее, прислушивается. Затем бежит к двери, что слева, раскрывает ее и тоже прислушивается.) Черти… (Пауза.) А может, в самом деле никого нет?.. (Спешит налево, к очагу, наклоняется над ним.) Зола холодная… Дрова на месте. Как утром положила, так и лежат.

Мээла берет спички, чиркает; потрескивает береста, дрова, сложенные в очаге, разгораются. Отсвет постепенно увеличивающегося, колеблющегося пламени в очаге падает на Мээлу — она угрюма и печальна. Но вот она поднимается, подходит к наружной двери, захлопывает, затем идет направо, к радиоле, и включает ее. С пачкой пластинок подходит к огню, выбирает одну, снова идет к радиоле и ставит пластинку. Возвращается на прежнее место, присаживается у очага. Из радиолы несутся звуки «Ночной серенады» Фанчулли. Мээла сидит понуро, она словно и не слушает веселой итальянской песенки. Затем вдруг поднимает голову — на деревянном крыльце раздаются чьи-то шаги. Глаза Мээлы вспыхивают радостью и надеждой. Она поворачивается, открывается дверь — в дверном проеме, на фоне льющегося снаружи лунного света, стоит Я а г у п. Мээла мрачнеет еще больше и остается сидеть, глядя на огонь.

Яагуп переступает высокий порог, включает свет и всовывает ключ в скважину с внутренней стороны двери. Яагупу под шестьдесят. У него тяжелый и жесткий взгляд, седая подстриженная борода; на нем темное, без мехового воротника, полупальто, галифе из домотканой шерсти, сапоги; под мышкой он держит плоский, обернутый бумагой пакет. Сняв с головы форменную фуражку лесника, Яагуп пытливо осматривается вокруг.

Перед нами просторная комната с бревенчатыми стенами, потемневшими от пыли и дыма, копившихся здесь, возможно, столетиями. Многое свидетельствует о том, что в этом доме жило не одно поколение лесников. На стенах висят волчьи и медвежьи шкуры, оленьи рога, несколько чучел птиц и маленькие, с проворным маятником, часы. Поперек медвежьей шкуры — рогатина времен прадедов. В глубине комнаты, слева, — низкие нары, покрытые ярким, с эстонским рисунком, ковром. У самых нар, из стены, торчит небольшой козий рог, на нем висит зимняя меховая шапка, какие в тридцатых годах носили в Эстонии лесники. Посреди комнаты — большой стол с толстой щербатой столешницей, две длинные скамьи из расколотого вдоль бревна, несколько громоздких табуреток. На переднем плане слева — грубой кладки подножие дымовой трубы, рядом — большой низкий очаг, сложенный из валунов. Устье очага расположено таким образом, что зрители в зале не видят пламени, лишь его отсвет отражается на лицах сидящих перед очагом и причудливо играет на стенах комнаты. Перед очагом — низенький, широкий чурбан для рубки хвороста.

С правой стороны на задней стене висит большая карта-схема районов лесничества. Расположенный там гарнитур модной мебели — треугольный стол на тонких ножках, три кресла и торшер с двумя конусообразными абажурами-фонариками — резко контрастирует с окружающей обстановкой. У стены справа — большая книжная полка с множеством книг. Ближе к авансцене низкая дверь с высоким порогом ведет в комнату молодых; такая же дверь слева — в кухню, где спит Яагуп.

Я а г у п (подходит к радиоле, выключает) . Ты почему сидишь в темноте, дитя?.. Ты одна?

Мээла не оборачивается, не отвечает. Мээла — стройная, небольшого роста, миловидная молодая женщина с очень наивным выражением лица. На ней светлый плащ, на голове синий платок, концы которого узлом завязаны на затылке; ноги обуты в новые, блестящие, но перемазанные сейчас грязью резиновые сапоги.

(Кладет пакет на стол и говорит с облегчением.) Значит, одна… Это хорошо, это очень хорошо…

М э э л а. Да, это очень, очень, очень хорошо!

Я а г у п. Ну-ну. Дуешься, а?

М э э л а. С чего ты взял? Мне не на что дуться. Ты вечно обманываешь меня, отец… Когда думаю, что идет он, — появляешься ты…

Я а г у п. А когда думаешь, что иду я, появляется он… Так ведь?

М э э л а. В последнее время это случается редко…

Я а г у п. Сегодня и правда нескладно вышло… (Подходит к Мээле, гладит ее по плечу.) Но не нарочно же мы… Парень все гнал меня из лесу: торопись, говорит, старик, домой, пока Мээла не вернулась с работы…

М э э л а. Гнал?

Я а г у п. Да… (Снимает пальто, под ним просторная темно-серая фуфайка с закрытым воротом; у пояса висит средних размеров нож.)

М э э л а. Тебя гнал, а сам?.. А сам остался в лесу? Почему?

Я а г у п. Ты же знаешь, дорогая невестушка…

М э э л а. Но ведь сегодня у меня день рождения. Двадцать лет! Такого дня никогда в жизни больше не будет.

Я а г у п. Это так. Что миновало, то миновало…

М э э л а. Мы только год как женаты… только год!

Я а г у п. Что поделаешь… Лесничий… Такая уж должность… Она ни днем, ни ночью покоя на дает.

М э э л а. А через пять лет? Через десять?.. Уж если он теперь…

Я а г у п. Может, теперь одолеем наконец браконьеров. Самых-то злостных!

М э э л а. Я думала, что самое главное для него здесь, в лесу, — наша любовь…

Я а г у п. Сколько времени парень подстерегал их… похудел даже. А они, негодяи, хитры, я вот…

М э э л а. До свадьбы клялся: никогда в жизни ни одного моего дня рождения не забудет.

Я а г у п. Он и не забыл. С чего это ты! Но ведь служба… обязывает.

М э э л а. А мужчину брак ни к чему не обязывает? Только женщину… Но зачем я говорю об этом тебе! Старый холостяк, что знаешь ты о любви? О браке? Ты бесчувственный и сына своего приемного сделал таким же…