Олег Сосин - Непрерывность

М а р и я. Довольно. Хватит и этого. А потом… неинтересно.

Б р у н о. Ну что, все верно?

М а р и я. Да. Как будто ты прожил все это время у меня под кроватью. Но… За что же меня презирать, Джордано? Я сделала так потому, что любила тебя. И ты сам знаешь об этом. За что ж? Я же хотела…

Б р у н о (перебивает) . Ты же хотела… (Смеется.) То, чего ты хотела, у тебя не вышло. Извини, но здесь это смешно. Именно в этом месте, в этой каменной бутылке, в которой я заперт. Смешно, поскольку то, что у тебя вышло, ужасно смешно.

М а р и я. Ты можешь смеяться надо мной? Ты способен смеяться?

Б р у н о. Я способен. Что еще остается.

М а р и я. Так объясни мне по крайней мере предмет твоего веселья. Посмеемся вместе.

Б р у н о. Пожалуйста… Ты перестала страдать. Тебя это больше не унижает. Тебе понравилась твоя жизнь. (Кричит.) Ты благополучна!

М а р и я! Как ты узнал? Тайну-то мою как ты узнал, проклятый?

Б р у н о. По твоему лицу. Тоже по твоему лицу. Думаешь, только порок оставляет печать? Нет, милая, нет. Можешь мне поверить на слово — довольство ставит печать не менее неизгладимую, чем Каинова. Ты дважды клейменная! Дважды!!

М а р и я. Поняла, спасибо… Унижение ты бы мне простил. Благополучия ты мне простить не можешь… Ладно. Бог с тобой. Ты выкарабкался, теперь живи, как умеешь. Видно, так уж оно устроено — каждому своя дорожка. Прощай, Джордано.

Б р у н о. Прощай.

М а р и я. Не поминай меня лихом.

Б р у н о. Все прошло. Теперь уходи. Прощай.

Мария уходит.

(Долго молча смотрит ей вслед, потом возвращается к своему тюфяку и садится.) Постой-ка, братец… Прочь эмоции. Пришло время во всем спокойно разобраться… Без малого год, как я согласился отречься… Обо мне забыли. Жизнь спасена. Вокруг все счастливы… Враги — потому, что отрекся. Друзья — потому, что отрекся… И я сам — потому же… Где-то вкралась ошибка, в чем-то ошибка. В чем?.. Я сохранил себя ради истины, носителем которой являюсь. Я сыграл в комедии свою роль до конца и поступился всем, чтобы сохранить единственное. Эффектная смерть, костер… зачем? Бессмыслица… Главное — поиск истины… (Что-то вспомнив, смеется.) Бедный Мочениго! Что ему до моих абстракций, ему нужен продукт, навар, отдача… Обманулся светлейший. Кукиш в кармане получил. Ничего, кукиш карман не ломит… Итак, я — носитель истины… Сосуд… А-а-а… Понимаю. Проклятье! Как же это не пришло мне в голову раньше? Я лишь сосуд, хранилище истины! Не я, так другой — она-то существует помимо меня. Разве, изъяв меня конкретно, остановишь человеческую мысль вообще? И я, глупец, полагал, что защищаю истину. Вот ошибка, восемь лет, потраченных на ошибку. Поступиться всем из-за ложной посылки, а в итоге дискредитация… Нет, не истины, конечно, она вне меня, это уже понятно… здесь другое… здесь… дискредитация причастности, моей причастности к истине… Ну что ж, восемь лет на ошибку, час на исправление…

Затемнение.

Трибунал Святой службы. За столом сидят И н к в и з и т о р и ч е т в е р о. Перед ними стоит Б р у н о.

И н к в и з и т о р. Джордано Бруно Ноланец, вы подали на имя папы заявление, в котором отказываетесь от отречения, оспариваете решение трибунала и упорствуете в своих научных и философских заблуждениях.

Б р у н о. Взглядах. Взглядах, а не заблуждениях. Я отстаиваю свои взгляды и, что главное, свое право иметь их.

П е р в ы й. Это грех!

Б р у н о. Бросьте шутовство! Спектакль окончен.

В т о р о й. Вы стоите перед трибуналом Святой службы — здесь каются, а не поучают.

Б р у н о. Каяться в том, что я разбил вымышленные хрустальные сферы и распахнул окно в бесконечность? Ну, нет! Я открыл людям истину.

Т р е т и й. Что вы там толкуете об истине? Взгляните на себя — восемь лет вы гниете в каменном мешке, кожа ваша отливает зеленью, вы почти ослепли — вот истина. Женщины больше не полюбят вас, да вы и не сможете подарить им любовь — вот истина. Ваши открытия никогда не переступят порога этой комнаты…

Б р у н о (перебивая) . Нет! Здесь началась ложь. Дело не в том, что я открыл истину, а в том, что она существует. Если бы не было Колумба, Америка все равно была бы. А мысль человеческую не остановишь. И в этом ваша трагедия.

И н к в и з и т о р. Джордано Бруно Ноланец! Встаньте на колени!

Б р у н о (спокойно и просто) . Я не встану на колени. В этом фарсе я больше не актер.

И н к в и з и т о р. Как закоренелый еретик, нераскаянный и упорствующий, отказавшийся признать свои взгляды ересью, вы приговариваетесь к лишению сана, отлучению от церкви и передаче в руки светских властей.

Б р у н о. Конечно, конечно. Вы же не караете, вы прощаете ближним своим. Меня сожгут светские власти… Комедианты!

И н к в и з и т о р. Все ваши работы будут публично сожжены на площади Святого Петра и внесены в индекс запрещенных книг. Да свершится воля господня!

Б р у н о (с улыбкой) . Если бы я владел плугом, пас стадо, обрабатывал сад или чинил одежду, никто не обращал бы на меня внимания, никто не упрекал бы меня, каждому я мог бы легко угодить… Но я измерял поле природы, пытался пасти душу, мечтал обрабатывать ум — вот почему мне угрожали, кусали, нападали на меня. А теперь меня пожирают…

Слышен далекий перезвон церковных колоколов, возносятся к небу звуки католической молитвы. Четверо, опустив капюшоны, встают и подходят к Бруно. В руках у них горящие факелы.

Когда-то писал я: «Если придется Ноланцу умирать в католической римской земле, то шагай он даже среди бела дня, в свите с факелами недостатка не будет…»

Процессия медленно трогается и уходит. За столом трибунала остается один Инквизитор. Вбегает М о ч е н и г о.

М о ч е н и г о. Где он?

И н к в и з и т о р. Его уже нет, сын мой. Трудные времена, тяжкие испытания…

М о ч е н и г о. Сгорел…

И н к в и з и т о р. Мы сладко спали в нашем доме, а он распахнул ставни и разбудил нас. Свет его истины нас ослепил, и… мы убили его.

М о ч е н и г о. Сгорел…

И н к в и з и т о р. Убив, я возвеличил его в веках… Убив, я… в веках себя… проклял… Он был прав, господи, он был прав!

М о ч е н и г о. Сгорел, скотина, подлец, сгорел… (Уходит.)

И н к в и з и т о р (кричит) . Ко мне!

Вбегают ч е т в е р о.

(Ожесточенно.) Девицу Марию Ориэлли убрать. Убрать! Засохшую ветвь срезают, засохшее дерево рубят. Мы должны быть сильны. Пройдут века, и нам придется находить силы, чтобы признать свое злодейство во имя господне. Трудно нам будет найти их, и потому начинайте сегодня. Убейте ее, ибо она помнит! (Уходит.)

Ч е т в е р о. Служим господу!

Появляется М а р и я.

П е р в ы й. Сегодня ты умрешь. Ночью. В реке утопим.

М а р и я. За что? Я не хочу! Нет! Нет! Я же вернулась к вам.

Т р е т и й. Но ты помнишь.