Александр Кургатников - Практически счастливый человек

В а л е р и к (очень огорчился) . Не понимаю, чего ты веселишься. Видеть изъяны в труде ближнего своего и не помочь… Не по-спортивному, Гена.

У с о л ь ц е в. Вот это молодец. Загнал меня в угол. Теперь дураку понятно, что я и есть в данной истории самый злодей. Все законно, все — как положено.

В а л е р и к (протянул Усольцеву листок) . Можешь взять свой великий отзыв и разорвать.

У с о л ь ц е в. Рви сам, если хочешь.

В а л е р и к. Ну и разорву.

У с о л ь ц е в. Ну и рви.

Валерик таки разорвал…

(Усмехнулся.) Видишь — ты, оказывается, принципиальнее меня.

В общей комнате звонит телефон.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Да? Гена. К телефону.

Усольцев вошел в общую комнату.

Опять Можаров.

У с о л ь ц е в. Скажи, что я умер. (Вдруг подошел, взял трубку.) Сговорились вы все, что ли? (В трубку.) Слушаю. Со всем вниманием. Да знал я, что ты меня заложишь.

Сева и Галюся примолкли.

Вот этого не нужно — насчет дружбы. Не влезает в контекст. Мы все хотим, Дима, как лучше, не всегда получается. (Положил трубку.)

Наталья Борисовна взглянула на Севу, тот встал, вышел; Галюся — за ним.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (негромко) . Гена. Что-то случилось?

У с о л ь ц е в (мягко) . Нет, Наташа.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (пошла, вернулась) . Все-таки. Очень серьезно?

У с о л ь ц е в. Хочу уволиться.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты давно хочешь.

У с о л ь ц е в. Сейчас — сильнее.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А где лучше?

У с о л ь ц е в. Не знаю..

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Тебе надо успокоиться. Сейчас это главное. (Вышла.)

У с о л ь ц е в (покрутил диск телефона) . Петя? Зайди ко мне. Да оденься, выйди из своей парадной, пройди тридцать метров и зайди ко мне. Нет, не на остановке встретимся, и не на вокзале, а у меня дома. Есть, стало быть, причины. (Положил трубку.)

Кухня.

Валерик ходит, раздраженный больше всего тем, что не знает, на что решиться.

В а л е р и к. Собираю вещички — и в гостиничку.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (самое трудное — выдержать светский тон) . Окстись, Валерушка. Легче в рай попасть. И наши вот-вот явятся, вся бражка.

В а л е р и к. Я понимаю, мы все изменились, но так, как твой супружник…

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (резко) . Нам было проще. На нас не возлагалось столько надежд… (Села.) Я теперь часто думаю о тех временах, о нашей бражке, почему все получилось так, а не иначе.

Валерик удивленно взглянул на Наталью Борисовну — не ожидал такой реакции.

Почему одни выходят вперед и все как будто само идет к ним в руки, а другие… И было ли это заложено уже тогда, в пятьдесят пятом…

Валерик остановился у двери, закурил.

Мы все тогда были убеждены, что Генка непременно должен стать кем-то великим. Вот только кем — непонятно. Разумеется, не инженером. Я, например, не воспринимала его в этом качестве; в то время все мальчики учились в технических. Философом? Он тогда сплошь читал Канта и Соловьева, помнишь? Оратором? Он так хорошо говорил на наших сборищах. Оратор, философ — как нелепо сейчас звучит, инопланетный язык. Конечно, он очень изменился, Валера. (И, по-прежнему не глядя на Валерика.) Нет, вначале все шло совсем неплохо, ему нравилось строить эти пристани-причалы; он говорил, что в этом есть нечто вечное — течет вода, идут корабли… Мне кажется, иногда он бывал по-настоящему счастлив. Потом что-то стало меняться вокруг: время, люди. У нас с ним тоже…

Сунулся С е в а.

С е в а. Ма, мы с Галюсей окончательно решили… Заглянешь?

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вот мой сын считает его неудачником. Хотя он даже какой-то там начальник и у него энное количество подчиненных… Зарплаты хватает от получки до получки, шесть месяцев в году в командировках — и никаких, как они теперь выражаются, дополнительных возможностей…

Севка посвистел, ушел.

В а л е р и к. Ах, Натальюшка, теперь все неудачники. Не знаю уж почему, но — все. С кем ни поговоришь — все стонут. А если книгу мою завалят — я не просто неудачник, я утопленник.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (встала, совсем другим тоном) . Все, Валерушка, зажигай газ, твори свою пиццу. Не пропадать же… Столько вкусностей наготовили. От больших радостей я давно научилась отказываться, а от маленьких все еще не могу.

В а л е р и к (задумчиво) . Честно говоря, я тоже не совсем… Полез зачем-то в бутылку… Слушай, а может, у него есть второй экземпляр, в смысле — отзыва?

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (прислушивается) . Замышляев пришел. Значит, действительно задумал увольняться. Он уволится, и мы разведемся. Все просто.

Общая комната.

У с о л ь ц е в входит с З а м ы ш л я е в ы м. Петр Васильевич в полушубке, белой кроличьей шапке, медвежеват, обременен чемоданом, рюкзаком и новенькой гитарой. Взгляд смущенно-хитроватый.

З а м ы ш л я е в (напористо) . Гена, ты чего — давай, в темпе, билеты еще доставать. Я уже, видишь, собрался. Ситуация складывается исключительная: двое ребят от Похлебкина едут, нулевики. Берем отдельное купе, запираемся, все свои… Идеальный вариант.

У с о л ь ц е в. Не получится идеального варианта. Я остаюсь.

З а м ы ш л я е в (смотрит на накрытый стол) . В каком смысле — остаешься?

У с о л ь ц е в. Нет, Петенька, не то. Увольняюсь. Беру расчет — понял?

З а м ы ш л я е в. Это что — юмор? (Вдумчиво.) Причины-то имеются — объективные?

У с о л ь ц е в (вскользь) . По-моему, ты уже что-то знаешь.

З а м ы ш л я е в. Откуда, Гена?

У с о л ь ц е в. Примета одна есть. Я ведь с тобой играл в преферанс… Ну, ладно. Только что у меня был разговор с Димой Можаровым. Дима сообщил, что в три часа, когда я уже ушел, звонили из Москвы. Беспокоились, как там Дальняя Гавань, почему не в работе. Министр готовит приказ. Ничего об этом не слышал?

Замышляев молчит.

Ну, Дима, естественно, сказал, что немедленно выяснит и виновных накажет. Выяснил и вынес виновному строгач. Виновный — я.

З а м ы ш л я е в. Ну, строгач — это он размахнулся. Так ты неужели из-за этого?

У с о л ь ц е в. Занятная вещь, Петенька, это наше «неужели из-за этого». Скажем, дали нам по морде, а мы — «неужели из-за этого»? И сразу все — маленькое-маленькое, как будто ничего не было. И где та черта, за которой уже не действует это наше знаменитое «неужели из-за этого»? Где, Петя, та черта, за которой уже не стоит терпеть?

Петя молчит сосредоточенно.

Коллекция выговоров у меня небедная. Но тут есть один оттенок. Я предупреждал Можарова, что пора начинать Дальнюю Гавань. И не раз, ты знаешь. Конечно, в разговоре с министром он мог об этом забыть, чего не забудешь в разговоре с министром. Нестрашно, нормально. Маленькое, нормальное предательство. Только слишком уж их много стало — маленьких, нормальных.