Александр Кургатников - Практически счастливый человек

Замышляев думает.

Накопилось, Петя. Больше не могу. Теперь дошло?

З а м ы ш л я е в (сел, снял шапку) . Гена. Ты же все понимаешь.

У с о л ь ц е в. Что я понимаю, Петя?

З а м ы ш л я е в (медленно) . Был я тут как-то в бане. Встретил Сеню — помнишь, ушли они с Ганашиным от нас? Хлопнули дверью, начальство наказали. Ну, попарились, сидим. Я ему говорю: как трудовая биография сложилась? Нашел, говорю, — санаторий райского типа? Улыбается, но так, знаешь… не очень. И между прочим — расспрашивает, что у нас в тресте да как. Я сразу понял: скоро обратно к нам приползет. И Ганашин приползет. Я хоть его не встречал, но такая у меня интуиция.

У с о л ь ц е в. Значит, нет нам выхода — так, Петя? Петля?

З а м ы ш л я е в. Почему? Продумать надо. Вот — Можаров. Есть у него отрицательные моменты. Согласен. Сволочь он последняя и все такое. А с другой стороны… Зашел я в местком насчет гитары, вот этой, чтобы выписали на участок. Этот, как его там, месткомовский, сомневается. Позвонил Можарову: выделить? Тот говорит: безусловно. Ну, это я отчасти в шутку. Гитара-то для кого — для тебя, между прочим…

У с о л ь ц е в. Я, Петюня, три года отходил в ДМШ. По классу фортепиано. Как положено в интеллигентной семье. Мне можаровская гитара ни к чему…

З а м ы ш л я е в (хохотнул) . Но вот, если без шуток, если глубже копнуть — не может так просто человек на таком посту. Значит, есть у Можарова какие-то плюсы в определенной мере. Нам снизу, может, не так видно, а тем, кто назначили… Ну, а другой придет, думаешь, лучше? К этому хоть притерпелись…

У с о л ь ц е в. Знаешь, Петя, давным-давно — в незапамятном тысяча девятьсот пятьдесят девятом, когда ты у нас появился, мне очень фамилия твоя понравилась. Я все думал: интересно, а что он замышляет, этот Замышляев…

З а м ы ш л я е в. Я к тебе, Гена, тоже, между прочим, присматривался. Сразу-то ты мне не очень — пижонистый был. А потом — сам знаешь, полюбил я тебя. Помнишь, в Карабашкине, день был тяжелый, настроение… Санэпидемстанция бумагу прислала, а тут еще трактор украли. Прямо со стройплощадки. Кто — неизвестно. Ты говоришь: иди, Петя, домой, лечись. Тепляк у нас был хороший, таллиннского производства, помнишь? На улице Джузеппе ди Витторио. Прихожу — нет тепляка… Тоже накрылся.

У с о л ь ц е в. Стоп, Петенька. Этих воспоминаний у нас на тысячу и одну ночь. Пора тебе за билетом. И утешайся, что поначалу вам даже легче будет: начальник ушел, можно на него все грехи списать — что тебя учить?

З а м ы ш л я е в (встал, насадил на голову шапку. Остановился). Черта рогатого нам будет легче. Мы, конечно, помалкивали, но вообще — посадил ты нас на ежа. Не будем по тебе плакать, не надейся. Испортил ты нам отношения. С самыми нужными людьми и подразделениями. Как услышат: стройотряд Усольцева — морщатся. И плановики, и кадровики, и… А почему? Потому что ты последнее время срываешься. Подход забыл, права качаешь. Требуешь, чтобы все было по полной форме. А кто теперь по полной форме? Шепчутся уже, Гена. Бегают от тебя. Не хотел я — ты сам затронул.

У с о л ь ц е в. Что я могу сказать, Петя? Простите меня, если можете. Ничего больше не могу сказать. (Отошел к окну, закурил.)

З а м ы ш л я е в. Гена…

Вошла Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вошел С е в а, взглянул на молчащего отца, на молчащего Замышляева.

С е в а. Здравствуйте, Петр Васильевич.

З а м ы ш л я е в. Здравствуй, Всеволод. (Обрадовался, не хочется ему кончать разговор разрывом.) Видишь, какие у нас дела — отец твой увольняться вздумал, а я вот болею. (Посмотрел на Усольцева.) Я тебе, Гена, не говорил — с желудком у меня что-то. (Севе.) Дома мои за стол, а я на балкон — от одного запаха. Видно, сухомятка сказывается. Мы с твоим отцом часто всухомятку, правда, Гена?.. Гена, ты что — на меня обиделся?

Усольцев смотрит в окно, курит.

(Севе, не одеваясь.) Моя говорит: иди в поликлинику, а я как вспомню — номерки, бабы… Может, еще обойдется… А узнаешь, точно не обойдется… Как ты считаешь, Гена?

С е в а. Зачем же, Петр Васильевич, думать о худшем.

З а м ы ш л я е в. Ну — счастливо оставаться.

Быстро ушел. Сева за ним.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (занимаясь столом) . Я хотела сказать, Валерка нисколько не обиделся. В сущности, он добрый малый.

Вернулся Сева.

С е в а (матери) . Ты поняла, что отец увольняется? (Повернулся к Усольцеву.) Батя, ты действительно уходишь?

Усольцев смотрит в окно.

Что ты там увидел? Отец. Позволь один вопрос. Ты подготовил себе новое место? Тебя куда-то приглашают? Или нашел что-то по душе?

У с о л ь ц е в. По душе — не нашел. (Вдруг захохотал.) Вон, появился Петенька. Сугроб этот на башке, гитара… Не забрали бы его, друга сердечного…

С е в а. Еще вопрос. У тебя были намерения поехать на заработки, — может, это?

У с о л ь ц е в. В моем деле, мальчик, заработки везде примерно одинаковые. Если не воровать.

С е в а. Прости, отец, последнее время ты ведешь себя по-детски. Кого ты хочешь наказать своей акцией? Начальство? Оно переживет. Мать, Дашку, меня? Я в Москву, само собой, не поеду. Отложу честолюбивые мечты. (Пошел.) Мне кажется, тебе следовало потерпеть, пока мы с Дашкой станем на ноги. Выходит, что мы в твоих планах просто не существуем.

У с о л ь ц е в. Существуете, существуете. (Подошел к стеллажу, достал пачку денег.) Подъемные, на Москву. Болгария все равно отменяется: раз я ухожу — путевок не будет. Тут восемьсот.

С е в а. Я не вымогатель.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (сунула деньги Севке в карман) . Деньги тебе действительно нужны. Иди, порадуй свою лыжницу.

С е в а (пожал плечами) . Спасибо. (Вышел.)

Заглянул В а л е р и к.

В а л е р и к. Прошу прощения. Генаша, есть идеи… (Постоял, исчез.)

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А знаешь, я рада, что ты увольняешься.

У с о л ь ц е в. Врешь.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Правда, рада.

У с о л ь ц е в. Не ври. Тебе сейчас невыгодно вступать в конфликт со мною. Мы слишком долго живем вместе, чтобы я не научился понимать тебя.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Я даже не знаю еще, хочу ли я вступать в конфликт с тобой. Хотя мне страшно остаться одной. А остаться придется, я ведь знаю, что ты задумал. И все-таки я рада, что ты уходишь от этих сволочей.

У с о л ь ц е в. И я рад.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Перестань, пожалуйста, так смотреть в окно. Перестань.

У с о л ь ц е в. Вон те сорняки — видишь, рыжие торчат. Даже не рыжие — какие-то ржавые.

Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Они всегда. Каждую зиму. Когда мы переезжали, я тоже обратила внимание. Торчат из-под снега, как ржавая проволока. Помнишь, мы приехали на двух машинах. Наши помогали разгружать, снег валил, вся квартира пропахла снегом. А потом ты стоишь вот тут же у окна, наши разъехались, я подошла, ты говоришь: «Смешно, я вдруг почувствовал, что я — бог. Какой-никакой, но бог. Сотворил этот микромир, поселил в нем двух поганцев». А поганцы носились по комнатам. Их никак было не уложить, наша распашонка казалась нам всем такой огромной…