Сергей Ермолинский - Синее море

В л а д и м и р И л ь и ч. Печатается. Слышишь? Начали.

Н а д я (кивнула) . Ага…

В л а д и м и р И л ь и ч. Может, хочешь взглянуть?

Н а д я. Конечно! Но ты посмотри, сколько у меня тут дел! Твои труды не пропали даром. Сколько сотрудников! Сколько новых имен! Кто они? Кто это все пишет? Откуда?

В л а д и м и р И л ь и ч. Из Питера, из Риги, из твоей Уфы. Пишут и пишут, только успевай печатать…

Н а д я (держа в руках гранки) . И какая поразительная статья! Значит… (пробегая глазами строчки) , значит… это будет век решающих боев, изменится карта мира, рухнет рабство и колонии?.. И скорее всего это начнется в России?..

В л а д и м и р И л ь и ч. Да, по-видимому.

Н а д я. Но кто это написал? Тут стоит подпись — Н. Ленин. Ты его знаешь? Ленин — кто это?

Голос корректора: «Геноссе Майер!»

В л а д и м и р И л ь и ч. Иду! (Наде.) Ленин — это я, Надя. (Убегает.)

С нарастающим ритмом, громче и громче шумит печатная машина. Все постепенно ушло, исчезло, и высветилась Надя одна.

Н а д я. Да, именно в эти дни, в этот год впервые на свете появилось имя — Ленин. Наверно, не все еще запомнили его тогда. Промелькнуло, промелькнуло, но не исчезло… И вот оно стало звучать все громче и громче… А мы скитались, не имея нигде пристанища, переезжали из города в город, из страны в страну. И ни на минуту не обрывалась наша беспокойная, тревожная работа… По-разному было, как на волнах — то вверх, то вниз… И нередко ох как трудно… Но я вспоминаю эти годы, как счастье! Мы были молоды. Нет, не то! Все наши мысли были устремлены к одной цели. Знаете ли вы, что это такое?.. И нам ничего не было страшно!.. Ничего не страшно! У нас была цель, и мы верили в нее! (Она говорит это, и мы видим, что она почти совсем седая.)

1968

С е р е ж а Н е х о в ц е в — заведующий Подотделом искусств, кончает школу 2-й ступени.

М и ш а Я л о в к и н — его друг и одноклассник.

М и т я В о л к о в и ч — бывший ученик той же школы, сотрудник ОРТЧК.

К о с т я Ш е в ч и к — управделами Подотдела искусств, учится в той же школе.

С а м а р о в - С т р у й с к и й Ф о м а А л е к с а н д р о в и ч — директор гортеатра, режиссер, артист и бывший антрепренер.

М а л и н н и к о в Д м и т р и й В а с и л ь е в и ч — преподаватель истории и заведующий краевым музеем, в прошлом — инспектор гимназии.

А н я — его дочь.

Т е т у ш к а М и л а.

К р у м и н ь — председатель ЧК.

А н д р ю х и н (Есаул).

Действие происходит весной 1921 года.

Где-то далеко духовой оркестр играет старый вальдтейфелевский вальс, или «Амурские волны», или что-то в этом вкусе и потом постепенно затихает.

Вообразим, что мы на колокольне. С е р е ж а Н е х о в ц е в в гимназической шинельке, из которой уже порядком вырос, в студенческой фуражке, новенькой, из-под которой падают космы давно не стриженных волос. Такая же фуражка и у М и ш и Я л о в к и н а. У Сережи очки (продолговатые, металлические), а у Миши их нет. У Миши голубоглазое, открытое, по-детски восторженное лицо.

С е р е ж а. Это немыслимо! Это глупо! Это, наконец, подло!

М и ш а. Постой, постой! Не накидывайся на меня как полоумный!

С е р е ж а. Зачем ты сказал ей, что я здесь?

М и ш а. Вот те раз! Как будто она не знает! Тебя ждут в Подотделе, в театре, в Губнаробразе, тетушка Мила бегает по всем знакомым в панике, а ты забрался на колокольню…

С е р е ж а. Ага! Никто не знает, а она знает?

М и ш а. Я на секунду забежал к ней, и она сказала, что идет сюда.

С е р е ж а. Так вот сама и сказала?

М и ш а. Так вот и сказала! И если я подтолкнул ее, то на это у меня были серьезные основания.

С е р е ж а. Воображаю, чего только не наговорил.

М и ш а. Ровным счетом ничего. Она сказала, что пойдет к тебе, и сказала, что ты, наверно, сумасшедший, если сидишь здесь чуть ли не второй день как дурак, а я сказал…

С е р е ж а. Она сказала, ты сказал… Болтун!

М и ш а. Ну вот что — кончай немедленно эту бодягу.

С е р е ж а. Ты прекрасно знаешь, что это не бодяга. Да, да! Мы поссорились навеки.

М и ш а. А, как будто в первый раз! Но так или иначе, есть дела поважней. Вечером встретимся, и ты увидишь, какой я болтун.

С е р е ж а. Не говори загадками.

М и ш а. Тихо, тихо, идет!

Оба замолкли, смотрят вниз. Появляется А н я М а л и н н и к о в а.

А н я (Сереже) . Интересуюсь, что это еще за шутки? Или вы хотите, чтобы надо мной смеялся весь город? Надо же выдумать!

С е р е ж а. Кажется, я тебя сюда не звал.

М и ш а (патетически) . Благослови его на подвиг, Анна! (Исчез.)

А н я. Кажется, мы условились, что при посторонних и на улице ты не будешь говорить мне «ты».

С е р е ж а. А мы одни, и это не улица, а колокольня.

А н я. Ты, может, и спал здесь? Цирк. Ты посинел от холода.

С е р е ж а (все так же хмуро) . А тебе какое дело?

А н я. Если ты считаешь, что мне нет дела, то незачем было лезть на колокольню и что-то доказывать.

С е р е ж а. Я ничего не доказываю.

А н я. Нет, доказываешь. Пришел бы просто, как все люди, и выяснил отношения, если я что-то сделала не так. А ты шпионишь.

С е р е ж а. Я не шпионю.

А н я. Нет, шпионишь. Как будто я не понимаю.

С е р е ж а. Ты что уставилась в одну точку?!

А н я. Ужас, как высоко!

С е р е ж а (настороженно) . Раньше здесь была уйма голубей, а теперь их всех съели. Ты куда смотришь? Гляди, отсюда и на Заречье видно. Понимаешь?

А н я. Понимаю. Отсюда как на ладони виден мой дом и двор, и вечером, наверно, видно, что делается у меня в комнате.

С е р е ж а. Я не для того забрался, пожалуйста, не воображай.

А н я. Глупо. Митя Волкович смеялся, что ты сидишь здесь и предаешься мировой скорби.

С е р е ж а. Откуда он мог узнать, что я здесь? Ты сказала?

А н я. Была охота. Я еще не сошла с ума.

С е р е ж а. То-то он сидел у тебя вчера весь вечер.

А н я. Ага, вот, а говоришь — не шпионишь. Ну и что?

С е р е ж а. Сама знаешь что!

А н я (улыбнулась, засияла) . Боже мой, как ты настрадался!

С е р е ж а. Ничуть.

А н я. Врешь.

С е р е ж а. А ты пойми: должен я тебя оберегать или нет?

А н я. Мерси. (Книксен.) От кого, собственно?

С е р е ж а. Хотя бы от этого демонического чекиста в красных штанах.

А н я. Ой-ой-ой! Можешь не беспокоиться. (Смотрит на него.) До сих пор не пойму, как это началось?

С е р е ж а. Что?

А н я. Да у нас с тобой. Понимаешь, все мы считали, что ты среди нас самый умный и на девчонок ноль внимания — фунт презрения, и я очень удивилась, и все удивились, когда ты вдруг пошел провожать меня. А я даже испугалась.