Авенир Зак - Два цвета

Р е г и н а. Что было — прошло. Ты свое отсидел. Чего ты волнуешься? Кричишь?

М у х и н. Это ты меня вывела из равновесия своими дурацкими рассуждениями. Вот слушай, слушай. Тебе полезно послушать. В один прекрасный день… Нет, я лучше протокол допроса перескажу, я его слово в слово помню. Очень красочный документ. Лейтенант Голубев с моих слов записал. «Вечером 14 сентября я, Мухин Гэ Эс, вместе со своим двоюродным братом Мурзиковым Эл И и гражданкой Ковалевой Вэ Эн пошли посидеть в ресторан «Поплавок» без определенного повода. Всего было выпито: бутылка коньяка, бутылка водки и бутылка портвейна. Проводив гражданку Ковалеву до дому, мы зашли к ней на квартиру, где ее сосед Усманов Же Ка предложил выпить. Я пить не стал, а мой двоюродный брат Мурзиков Эл И выпил стакан зубровки. Выйдя из дома гражданки Ковалевой примерно в двадцать три часа, мы направились к метро. По дороге я заметил автомобиль «Волга» МОА пятнадцать-шестнадцать и предложил двоюродному брату Мурзикову Эл И довезти его до дома. Мурзиков ничего не ответил и сел на край тротуара, а я открыл ключом от служебной машины дверцу и залез в салон автомобиля «Волга». Открыв багажник, я взял оттуда электрический фонарик, снял плафон верхнего освещения салона и вынул прикуриватель. Фонарик и плафон сунул в карман, а прикуриватель оставил на сиденье. Почему оставил прикуриватель, объяснить не могу».

Р е г и н а. А правда, почему оставил?

М у х и н. А зачем я фонарик взял? Старый, помятый, с разбитым стеклом… Вот, перебила… Как же там дальше? Забыл. В общем, вылез я из машины, запер ее, представляешь себе, запер, — все чин чином, смотрю — братец лежит на тротуаре, одна нога в луже, и спит. Я его растолкал, поднял, пошли дальше. Опять вижу — стоят машины. И что же я делаю? Опять сажаю Левку на тротуар, а сам иду к машине «Москвич-четыреста восемь». А у меня три ключа. В гараже у нас у всех так. Сегодня на «Волге», завтра на «Москвиче». Залезаю в машину, на сиденье шерстяной плед в клеточку, а под пледом транзистор японский — роскошная «Соня», на три сотни ее потом оценили. Беру транзистор, запираю машину, поднимаю с асфальта Левку, идем к метро. У самого метро догоняет меня какой-то тип. «Где вы взяли приемник?» «Мой», — говорю. «А документы у вас есть?» — «Есть, пожалуйста». Даю паспорт. «Прошу, говорит, пройдите со мной в милицию». — «Не могу. У меня на руках брат, плохо себя чувствует, мне его домой надо доставить». Толпа образовалась, шум, милиционеры на мотоцикле прикатили. Погрузили нас в коляску — и в отделение. Левка сразу протрезвел с испугу: «Я ничего не знаю, ничего не видел…» А он и верно не видел. Потом следствие, суд, отягчающие вину обстоятельства.

Р е г и н а. Какие?

М у х и н. Сопротивлялся при аресте. Потом подфарник у меня нашли, изобразили, как вроде я казенное имущество взял на продажу. А я их хотел отхромировать, приятель попросил… На суде я произвел самое неблагоприятное впечатление — вроде хитрю, изворачиваюсь. Зачем сопротивлялся? Не знаю. Почему сказал — мой транзистор? Не знаю. Зачем его взял? Продать? Нет. А зачем? Не знаю. Почему прикуриватель не взял? Не знаю. Ну, сама посуди: кто этому поверит? Выпил лишнего, перебрал крепко. Но ведь, с другой стороны, я все помню. Не знаю только — зачем мне все это было нужно? Зачем мне этот фонарик китайский? На черта он мне?

Р е г и н а. Ничего удивительного. Пьяный человек не отдает отчета в своих поступках.

М у х и н. Ты так это понимаешь? А я по-другому. Опьянение не оправдание. Если я в состоянии опьянения мог украсть, это означает, что я мог украсть и в трезвом виде. Водка сыграла роль катализатора, придала мне смелости, стала стимулирующим средством и выявила то, что во мне заложено где-то глубоко, в подсознании. Совершенно ясно, что в моих генах есть какие-то затемненные участки, которые наконец обнаружили себя. Дожил до двадцати лет и даже не подозревал, на что я способен.

Р е г и н а. Обидно, конечно. Но унывать тебе нечего. Пойдешь работать. Через два года снимут судимость. И снова ты чистенький.

М у х и н. Розовый оптимизм. Полное незнание жизни. Пойми. Все люди, все, кто меня окружал в прежней жизни, не могут ко мне относиться, как раньше. Я ставлю себя на их место, и, честно тебе скажу, придет такой Мухин ко мне, я ценные вещи постараюсь припрятать. Да и не хочу их никого видеть — не хочу их сочувствия, подозрений, косых взглядов.

Р е г и н а. Поезжай в другой город, где тебя не знают.

М у х и н. Начать новую жизнь, да? Привет от Белого. Ну, допустим. Приезжаю. Иду в милицию, получаю паспорт. Устраиваюсь на работу. В отделе кадров заглядывают в паспорт, а там черным по белому: «Выдан на основании справки об освобождении». Сдаю тот же паспорт на прописку, управдом обнимает меня, лобызает: «В нашем доме только вас и не хватало». А на другой день все жильцы врезают новые замки и обходят меня за версту.

Р е г и н а. Глупости говоришь, Мухин. Люди становятся на ноги и после более серьезной травмы.

М у х и н. А у меня травмы нет. У меня трезвое понимание того, что произошло. Если я, Генка Мухин, смог однажды украсть, значит, в принципе я способен на это, значит, могу украсть еще раз и еще. Следовательно, я не властен над собой. И люди, которые снова в меня поверят, люди, которые ко мне, может быть, даже привяжутся, будут оскорблены в своих лучших чувствах. Зачем все это нужно?! Я потерял всех. Я не могу прийти к маме. Не могу. Она готова была за меня отдать руку… Да что руку, она жизнь бы за меня отдала. А папа? Я боюсь о нем даже думать. А Вика… эта самая гражданка Ковалева, из-за которой все это произошло… Вика… Как бы тебе объяснить?.. Она как натянутая струна, которая звенит от самого легкого прикосновения… Даже не от прикосновения, а от колебания воздуха. Мне всегда было за нее страшно. Она воспринимает мир обнаженными нервами. Да что там говорить! Рядом с ней должен быть человек, на которого она сможет опереться, который сможет ее защитить… Первое время она мне писала. (Достает из кармана пачку писем.) Вот, видишь, целая пачка! Могу я к ней прийти?

Р е г и н а. Если ты ее любишь — должен!

М у х и н. Любит, не любит… Разве в этом дело? Я научился смотреть в глаза правде. Человек отнюдь не такое совершенное создание, как бы ему хотелось о себе думать. Может быть, просто надо понять себя, свои предрасположенности и не сопротивляться своей природе.

Р е г и н а. Так любит или не любит тебя эта самая… дрожащая струна?

М у х и н. Я запрещаю о ней так говорить.

Р е г и н а. Ладно, дело прошлое… ты свой год отсидел. Скажи, зачем ты все-таки взял эту проклятую «Соню»?

М у х и н (помолчав) . Не знаю.

Р е г и н а. А я знаю. Ты хотел подарить эту роскошную «Соню» даме своего сердца. (Смеется.)