Сборник - Любимовка.Пьесы

АЛЬМИРА.Учебная по-любому.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС.Пожарная сигнализация! Внимание! Сработала…

АЛЬМИРА.Ладно, давайте, гуськом встаем, сначала задние столы.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС.Внимание! Сработала пожарная…

ТОЛСТЫЙ.У нас там четверо на капельницах, сгонять?

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС.Внимание! Внимание!

АЛЬМИРА.Пусть лежат.

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода.

Комната отдыха. Бумажные, посеревшие от пыли и времени снежинки, забытые здесь на целый год. Книжный шкаф подпирает холодильник, все книжки кто-то обсессивно сложил согласно цветам и размерам. На тумбочке бубнит старый, зато большой телевизор. Моисей сидит напротив него в зеленом кресле. Незаметно – дверь вынесли пять лет назад – входит Валя.

ВАЛЯ.Моисей, айда целоваться.

МОИСЕЙ.Отстань, Валя.

ВАЛЯ.Ты жених мой.

МОИСЕЙ.Ты почему не в молельной комнате?

ВАЛЯ.Я уже помолилась. И за тебя помолилась.

МОИСЕЙ.Че-то не помогло.

ВАЛЯ.Любимый!

МОИСЕЙ.Валя, тебе шестьдесят, а мне сорок три. Ты это, почувствуй разницу.

ВАЛЯ.Ты же не помнишь, сколько тебе.

МОИСЕЙ.Да еб твою мать, Валя! Я смотрю развлекательную передачу.

ВАЛЯ.Все равно тебе здесь до гробовой доски лежать, надо как-то жизнь личную устраивать.

МОИСЕЙ.Это тебе до гробовой, Валя. Ты – недееспособная.

ВАЛЯ.Поди думаешь, приедет принц за тобой на белом коне, заберет тебя в царский чертог? Я тоже так думала. Лет двадцать назад. Я знаешь какая красивая была? У меня рыбки были золотые, три штуки. Ева, Надежда, Любовь.

МОИСЕЙ.Почему Ева, не Вера?

ВАЛЯ.Я люблю все необычное.

МОИСЕЙ.А рыбки где – съела?

ВАЛЯ.Не смешно. Меня Гад Павлович в карцер посадил. За то, что я губы красила. Пока я сидела там, рыбки сдохли. Ума покормить ни у кого не хватило. Я с того света вернулась, с карцера то есть, коробка с кормом так и стоит возле аквариума цельная, как не трогали. И рыбки – пузом кверху. Я три желания загадала и смыла их в унитаз. Даже почти не плакала. Сильные женщины не плачут.

В комнату входит главврач – худой высокий мужчина с незапоминающимся лицом.

ГЛАВВРАЧ.Как самочувствие?

МОИСЕЙ.Владислав Павлович, на меня сегодня Валя сок пролила, и я все вспомнил.

ГЛАВВРАЧ.Интересно.

МОИСЕЙ.Я вообще все-все вспомнил. Я вспомнил как сок этот пил на улице Чкалова, дом пять, квартира сто двадцать один. Клеенка такая с шишечками на столе кухонном, я пью сок, разбавленный, потому что изжога – стопроцентный нельзя, жена не разрешает. Я пью, и телевизор работает, «утренний экспресс» передача. И там в конце всегда конкурс на три вопроса, можно позвонить и выиграть билет в кино. И я ответ на первый вопрос знаю, на второй знаю. И вот уже третий, но надо на работу – у нас в бюро вход по пропускам, и там время отмечается, а потом из зарплаты могут вычесть, если три раза позже восьми пришел.

ГЛАВВРАЧ.Интересно.

МОИСЕЙ.Меня все заждались уже, наверное, Владислав Павлович. Ну, я пошел?

ВАЛЯ.Никакой сок я на него не проливала. Я сок не пью, тама консерванты.

ГЛАВВРАЧ.Моисей, понимаете, это в любом случае – освидетельствование, справки, что вы – это вы, от жены, от знакомых… (Пауза). Да и сок на вас никто, оказывается, не проливал. (Подмигивает «невесте» Моисея).

МОИСЕЙ.Ну и сука ты, Валя.

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает.

Моисей и Прораб курят на детской площадке возле детского сада. Оба сидят на двух больших мухоморах, с пеньком-ножкой и шляпкой из раскрашенного тазика. Моисей докуривает и, в поисках необычных ощущений, идет к высокой горке, спускается с нее, доезжает до середины железного склона и дальше помогает себе ладошками.

МОИСЕЙ.Ты принес?

ПРОРАБ.Принес. (Шуршит пакетом, достает двухлитровое «Жигулевское» и два пластиковых стаканчика).

МОИСЕЙ.А другого не было?

ПРОРАБ.Ты же вкус пива вспомнить хотел, какая тебе разница какого?

МОИСЕЙ.Если вспоминать, то только хорошее. Ладно, давай сюда.

Чокаются. Отпивают.

ПРОРАБ.Семь садов за месяц отделали, я считаю, неплохо.

МОИСЕЙ.Слон одна штука, два пейзажа, сказочный город, композиция из воздушных шариков разных цветов, избушка деревянная обыкновенная, правила дорожного движения в картинках и загадках.

ПРОРАБ.Заметил, пэдэдэ рисовали в саду, где рядом шоссе и светофора нет. Ты куда дальше? Обратно?

МОИСЕЙ.Да. Машина должна подойти. Мне на маршрутке ездить не дают – вдруг забуду, куда.

ПРОРАБ.Я тоже хочу с тобой. А что, хорошо – кормят, одежду выдают. Как в санатории. Можно книжки читать весь день. Бояться никого не надо, унижаться перед начальством, на людей кричать. Ты даже не представляешь, как я не люблю кричать на людей. Но это входит в мои обязанности.

МОИСЕЙ.Так ты не кричи.

ПРОРАБ.Я пробовал. Не получается.

МОИСЕЙ.Зато ты можешь что хочешь есть и когда хочешь. У нас строго с этим. График кормления называется. Завтрак в семь пятнадцать, обед в час пятнадцать, ужин в пять. И руки надо показать, что помыл, а то не пустят. И ты в человеческой одежде. У нас там в халатах все – женщины, мужчины. Все в халатах в цветочек, как матрешки.

ПРОРАБ.Мне сегодня сказали, что моя девочка на филфак поступила. По моим стопам пошла. Дурочка, нет чтобы на какого-нибудь айтишника идти, у нее голова варит.