Юрий Леонов - Нескладуха

Кочелабов вышагивал, кивая знакомым направо и налево, улыбаясь и чувствуя в ногах легкость необыкновенную: все позади, оттарабанил, отмантулил свое и теперь имеет полное право загулять на всю катушку.

Клуб встретил Кочелабова тишиной и запустеньем. Между рядами сколоченных стульев валялись неприбранные окурки, кисло пахло застоявшимся табачным дымом. Дверь в библиотеку была распахнута. Там с ленцой перебирала стопу книг рябая заспанная девица да подремывал над подшивкой «Тихоокеанской звезды» худощавый и чернобородый дед Гуров.

– А-а, рабочий класс пожаловал, – встрепенулся он, заслышав шаги. Все строим, строим, а сапог в магазине нет.

– В валенках походишь, не генерал, – осерчал Кеша не столько на занозистость деда, сколько на излишнюю самонадеянность свою. Нагладился, надраился, как на свадьбу, а тут и словом добрым перекинуться не с кем.

Он оглядел с крыльца сиротливо вздрагивающие на привязи лодки, заросший мелким кустарником «пятачок», и такая тоска вдруг взяла за горло, что прилавок магазина показался единственным достойным рыбака спасением.

Со стороны бондарки в стылом воздухе катился гулкий, сбивчивый перестук – кто-то спешил управиться с работой до темноты. Загнав бутылку в узкий карман, Кеша решительно устремился навстречу родным, веселящим походку звукам, как вдруг, не доходя до кряжистого, рубленного из кедровых бревен пятистенка, замедлил шаги. Сработал в нем какой-то исподволь заведенный, настроенный на эти высокие окна будильник.

Августа встретила гостя так, словно он заходил к ней в дом по пять раз на день. Даже руки не подала. А, может, и подрастерялась немного – все повторяла, что гостя угостить нечем и рассеянно улыбалась. Но бутылку тотчас отодвинула, едва Кочелабов освободил свой карман.

– Ты как хочешь, а мне нельзя, – и в угол кивнула, где затянутый марлей от комаров, лежал розовый сверток.

Без водки беседа не клеилась. Кочелабов чувствовал себя скованно от ощущения той же слепой случайности, которая свела их в клубе. Вновь по-трезвому примечая, как округлились ее оголенные по локоть руки, как обозначилась под глазами нездоровая бледность, он невпопад улыбался, пил чай с моченой брусникой и слушал не столько Августу, сколько затихающие звуки поселка. В бондарке уже отговорили молотки.

Родители Августы еще весной уехали в Николаевск, где училась в техникуме младшая дочь. На дом подходящего покупателя не нашлось, и весь он с банькой в огороде, с крытой шифером стайкой для скота, остался Августе. Звали и ее в Николаевск, да перед тем столько упреков выслушала она за Егорку, что сочла одиночество за благо.

Непутево все началось у Августы. Жалость к ней остудила в Кеше слабенькую надежду, что, может быть, еще разгуляются их беседа и настроение, и кто знает, чем обернутся такие посиделки – все же он званый гость.

– Только ты чего не подумай. А то были здесь ухажоры: рыбонька, кисанька. А я не рыбонька и не кисанька. Живо дверь обратно нашли.

Кеша допивал чай, макая в него засохший пряник и думал, что права Августа. Так даже лучше, без дешевого ухажерства… Просто зашел навестить знакомую, и только. Остальное, если и было в голове, так блажь одна и томление, оттого что неделями не видел женщин.

Что-то скрипнуло в комнате, и Августа вмиг оказалась возле коляски. Зашуршало, завякало в углу, опахнуло Кочелабова влажным запахом пеленок.

– Охо-хо, море ты мое разливанное. Сейчас, сейчас, поменяем мы Егорушке все, как есть, сделаем сухо да тепло.

Руки Августы двигались легко и сноровисто, как в тот вечер над заваленным камбалой столом. Осторожно ступая, Кочелабов подошел к коляске. Что-то там посверкивало из пеленок, что-то пузырилось, скукоженное гримасой, а общего выражения, какой-то хотя бы отдаленной похожести на Августу не было и в помине.

– Надо же… – только и произнес он.

– Сам-то, думаешь, красивей был? – вскинулась Августа.

– Да я разве что… По мне все младенцы на одно лицо.

Извинившись, Августа присела кормить грудью сына, и Кочелабов вовсе затосковал. Уйти так вот, вдруг, было неудобно. А разглядывать выцветшие цветы на обоях – сколько же можно… Бутылку он уже втиснул обратно в карман, и тяжесть ее наводила на бренные раздумья о том, с кем же распить ее сегодня.

Он вздрогнул и замер от одного лишь слова, сказанного с такой щемящей нежностью, какая жила в нем смутно вместе с привкусом материнского молока:

– Ми-илый… милый мой, – распевно повторяла Августа. И, не глядя в ту сторону, легко было представить, каким мягким внутренним светом озарено ее лицо. Не торопись, голубчик, не спеши…

До той минуты и представить не мог Кочелабов, чтобы обыкновенные, сказанные ребенку слова, даже не сами слова, а выдохнутая с ними нежность, могли пробудить в нем острый, чувственный интерес. Он сидел, не меняя согбенной позы, и сожаление о чем-то несбывшемся, почти похороненном в сомнениях и растратах, вдруг туго сдавило его за горло.

– Ми-илый мой, ну нельзя же так зубками, маме больно, Егорушка.

Кочелабов встал, громыхнув табуреткой, приметив краем глаза, как Августа испуганно заслонила ладонью крутую, оттянутую книзу грудь, и только у двери вроде как извинился:

– Ты меня это… Я пойду.

– Вот дурной.

На следующий день Кочелабов снова очутился возле того самого, крепко сбитого из кедрача дома. Пришел с ирисками и печеньем, с беспечной, слегка виноватой улыбкой и непонятным смятением в душе, словно собирался не в гости, как убеждал он себя, а спешил на свидание.

Толкнулся в дверь – заперто, сучек еловый в щеколде вместо замка. Так и побрел обратно, с ирисками и печеньем, со смятением своим и никому не нужной беспечностью.

Давно уже не интересовала Кочелабова похилившаяся усадьба деда Гурова. И сейчас шел он мимо, с надеждой вглядываясь в даль улицы, как вдруг за разросшимися кустами смородины царапнуло взгляд что-то чуждое, броское… Детская коляска. Это с каких же пор младенец у Гурова?.. Кеша привстал на цыпочки и разглядел за листвой снующую над корытом округлую спину Августы.

– Эй, здорово! Ты чего тут?! – позабыв про младенца, обрадовано гаркнул он и осекся под сердитым взглядом Августы, с подчеркнутой осторожностью открыл калитку.

Босоногая, обласканная солнцем, в тонком ситцевом платье удивительно похожа была Августа на ту забытую Кочелабовым девчонку. Только б удочку в руки – и айда опять на реку на весь день. А она стояла, отжимая с кистей рук хлопья пены, и затасканное мужское исподнее белье топорщилось перед ней из корыта.

– Ишь как… – растерянно сказал Кеша, обращаясь скорее к себе, чем к Августе.

– Вот деду Гурову, понимаешь…

– Понимаю. Подработать что ли решила?