Юрий Леонов - Нескладуха

– Чудно все устроено, ехор-мохор, – блаженно просиял Кочелабов. Вот гляжу, какая ты есть? Да никто была для меня, пигалица и только. А сейчас – навроде родни, все по-свойски.

– Характер у тебя легкий, Кеша, ты ведь со всеми накоротке… Со всеми, со всеми, – убежденно повторила она, – А я вот так не могу. Пока огляжусь, пока приноровлюсь к людям, другие то уж и познакомятся по десять раз и разойдутся. Какая-то несовременная я. Однажды влюбилась с маху, так всю себя иссовестила.

– Ну и не больно то изводись, на других глядя. Поушить бы тут языки кое-кому.

– Я не про то. Как наши уехали, спокойно стало вокруг. В себе только покоя нет. Бывает, конечно, и накатит – захочется представить себя такой… пацанкой, как тогда, когда на речку бегали вместе, помнишь ведь?.. Хочу, а не могу.

Она передернула плечами, не то удивляясь незадачливости своей, не то сомневаясь, надо ли откровенничать с Кешей. Совсем накоротке замешкалась Августа. А Кеша будто только этого и ждал. С бойкой развязностью ухажора – откуда что и взялось – подсунул ладонь под белый округлый локоть.

– Люблю старушек. Такие они обходительные.

Хотелось ему взбодрить Августу дурашливостью своей, сказать, чтоб не расстраивалась – все еще впереди, а вышло совсем скверно. Огорошенная тем, как походя сгинул наладившийся душевный настрой, она едва не ударила по этой грубой ладони:

– Тоже мне, бабник нашелся!

Все тем же придурковатым тоном он осведомился, неужто в самом деле в бабники не годится, и получил свое: «Не годишься!»

Как ни странно, эта явная очевидность напрочь испортила настроение Кочелабову. Уже отходя ко сну и тяжело ворочаясь на сеновале, он больше всего вспоминал и заново удивлялся той злости, с которой припечатали его те слова. Неужели за мужика не считает его Августа?

На следующее утро отправился Кочелабов с отцом чистить колодец. Был он глубок и зарастал зеленкой неспешно, но все же ухода требовал. Когда воду вычерпали и Кеша, обвязавшись веревкой, спустился на дно, илистая взбаламученная жижица доходила ему до щиколоток.

Орудуя совком, Кочелабов нагружал ведра, они уплывали вверх, в темный квадрат неба, проколотый отметинами звезд, и возвращались обратно. С пропахших сыростью выступов сруба часто срывались и чмокали у ног капли. И больше ни звука, ни шороха…

Запрокинув голову, он глядел вверх, ожидая, когда снова заслонит небо неторопливая фигура отца, а в глазах стояла обласканная, пронизанная солнцем Августа. Видение это странным образом двоилось: из худенькой беззаботной девчонки вдруг превращалось в налитую упругостью женщину с усмешливым взглядом. И столь же непонятно, вразбежку шли думы.

Представлял он, как приходит с работы уставший, а дома ждут его жена и сын, пусть не свой пока, – долго ли завести и своего, верно сказал Гуров. А вечером, не таясь, жмется к нему Августа и шепчет на ухо: «Милый.» Жарко, пьяно становилось от этих мыслей. И не было в ту минуту женщины желанней, чем она… Правда, и характер у Августы не прост. Да что характер – Кочелабов тоже при случае не заробеет, способен постоять за себя. В семье годами притираются друг к другу… Вот если б еще росточком была пониже. А то какой же он муж, если жена выше его будет, да и телом поздоровей. Засмеют кореша.

Так и не пришли к согласию сердце и разум ни в душном сумраке сеновала, ни в стылой темноте подземелья,

Когда на дне колодца остался чистый песок и заслезилась на него из расщелины ключевая вода, перевесилась сверху коротко остриженная голова и гаркнула:

– Эй, чертяка, подъем!

– Леха, ты что ли? – обрадовано заорал Кеша. Опупеть!

Едва выкарабкавшись из сруба и спрыгнув на землю, Кочелабов сорвал с себя петлю веревки и по-медвежьи пошел на друга, готовый облапить его. Алексей упредил насквозь промокшего Кешу – протянул для пожатья ладонь. Был он строен и молодцеват: белая капроновая рубаха топорщилась у загорелой шеи упругими сгибами воротника, отглаженные стрелки брюк стояли навытяжку – можно было представить, что приехал на побывку из Находки не грузчик, а, по крайней мере, диспетчер торгового порта.

– Ты уж извини, не при параде.

– Какой там парад! Давай краба, давай свою пятерню.

Они крепко потискали ладони друг друга, но чувство неловкости от первого настороженного жеста осталось в Кочелабове, как жжение. Уже переодевшись и пообвыкнув к новому обличью друга, с которым не виделись со дня проводов в армию, Кеша все покачивал головой и нет-нет да повторял, что если бы встретил в городе такого парня, ни за что не признал бы в нем Лешку Дятлова.

Приятны были другу эти откровения. На ближней отмели, где вдоволь накупавшись, как встарь, грелись они, зарывшись в мелкий песок, рассказал Алексей про красавиц своих – жену и дочурку. А более того нахваливал тещу, за которой жилось ему, как за каменной стеной. Что купить, поменять – только свистни – все достанет.

– Где работает теща – не спрашивай, но что понадобится – скажи, сделаем. – напирал Алексей.

– Да не, – вяло отбивался Кочелабов. Все есть.

Отродясь не замечал Кеша столь заводной деловитости в Алексее, разве что прижимист, помнится, был. И теперь, вглядываясь в скуластое, вдохновенное похвальбой лицо друга, и завидовал Алексею и сожалел, что не стало прежнего Лешки, с которым обо всем можно было поговорить.

– Сингапур, о-о! – привстав на колени и войдя в раж, размахивал руками Дятлов. Сертификаты, кораллы… лучшие в мире транзисторы… банановозы… стивидоры… ченч…

Он говорил о заморских странах взахлеб, будто только что вернулся из того самого Сингапура, и веселая толстозадая макака хитровато подмигивала Кочелабову с желтых плавок.

Кеша не стал расспрашивать друга о загранице – все в поселке знали от Лешиной матери, что собирался он матросить в торговом флоте, но дорогу туда Дятлову перекрыли – попался однажды с товаром на черном рынке. Пусть потреплется, раз получает человек таким образом удовольствие, – снисходительно думал Кочелабов и время от времени, как сухой хворост в костер, подкидывал Алексею удивленное:

– Иди ты!..

Где-то под вечер, после того как посидели они у Дятловых за роскошной на вид бутылкой «Сантори виски», затосковал Кеша. Подумалось, ждет его, наверное, сегодня Августа, зная, что завтра гостит он дома последний день. Зайти к ней еще не поздно. Попить чайку, помолчать, душой отогреться после всего этого многословья.

Хоть и не просто чувствовал себя с Августой Кочелабов, но по-другому, иначе, чем у Дятлова. Здесь он должен был внимать и ахать, за тем и приглашен. А там охотнее прислушивались к нему, да не к любому слову, а с толком сказанному.

Извинившись перед Алексеем, сказал Кочелабов, что пора отчаливать ему к подружке – обещал. Дятлов кивнул понятливо, достал из чемодана какую-то тряпицу с аляповатой кокосовой пальмой.