Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Когда-нибудь из сумрака столовой
Я прямо в твой пейзаж перешагну —
На озеро, где по воде лиловой
Ты чайной розой расплескал луну,

Войду туда, где в бешеном нахлёсте
Светящиеся влеплены мазки.
И непременно ты заглянешь в гости
Когда-нибудь ко мне, в мои стихи.

А называют землю Колыма.
(Того убили, тот сошел с ума.)

А есть еще другая — Воркута.
(Не сыщешь ни могилы, ни креста.)

Под снегом примиряющим России
Вповалку спят чужие и родные.

А где-то в дальних США, за океаном,
Есть кладбище с названием престранным.

Есть кладбище. Животные на нём
В своих могилах спят последним сном.

Вот памятник, заботливой рукою
Воздвигнутый над свинкою морскою.

А вот мемориальная плита
Над прахом незабвенного кота.

А рядом что-то наподобье раки
С останками возлюбленной собаки.

И вот теперь раздумываю здесь я
О гумилевской воле равновесья.

А на уплату равновесья хватит?
Или оно, смеясь над нами, платит

За ужас общей ямы с братской давкой
Плитою намогильною над шавкой?

Опять кругом слезливая зима.
От непрестанно гаснущих снежинок
Стоят, как маслом вытерты, дома,
Как будто ряд переводных картинок.

На западе — разваренный крахмал
С вишневой растекающейся пеной.
Мне кажется, что Бога замещал
Какой-то пейзажист третьестепенный.

Я с головой почти что в шубу влез,
В калошах, в шапке, с шарфом до колена…
Не пушкинский пророк, не сын небес,
Бряцающий на лире вдохновенно,

А очень неуклюжий человек, —
Весьма несовершенное творенье, —
Шагающий неловко через снег
В очередное сверхстолпотворенье.

У каждого есть множество обид.
Любой из нас — проситель с челобитной.
И, может быть, всех громче говорит
Тот, кто на свете самый беззащитный.

Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой,
Что судьба набросала на стол мне богатые яства,
Что я вытянул жребий удачный и славный… Постой —
Я родился.под красно-зловещей звездой государства!

Я родился под острым присмотром начальственных глаз.
Я родился под стук озабоченно-скучной печати.
По России катился бессмертного «яблочка» пляс,
А в такие эпохи рождаются люди некстати.

Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,
В громыхании митингов, съездов, авралов и слётов,
Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,
Когда сходит со сцены культура, своё отработав.

Только звёзды оставь. Разлюбил я торжественный стиль.
Кто ответит, зачем эти звёзды на небо всходили?
По вселенной куда-то плывёт серебристая пыль,
И какое ей дело до нас — человеческой пыли.

Я ещё уцелел, ещё жизнь мою праздную я
И стою на холодном ветру мирового вокзала,
А звезда, что плыла надо мной, — не твоя, не моя,
Разве только морозный узор на стекле вырезала.

Оттого я на звёзды смотреть разучился совсем.
Пусть там что-то сверкает вверху, надо мной леденея, —
Мне бы дружеский взгляд да очаг человеческий — чем
Ближе к небу — как Дельвиг говаривал — тем холоднее.

Я сегодня за широким столом,
Я сегодня у себя в мастерской,
По соседству у меня за углом
Начинается бедлам городской.

Только мне на это всё наплевать,
И мне грохот никакой нипочём!
Я сегодня расставляю опять
Декорации в театре моём.

К дому дерево подвину сперва,
Всё черным оно черно от дождя,
А верхушка — ни жива, ни мертва —
Пусть качается, тоску наводя.

Вдоль по улице пущу я трамвай,
В небе провод протяну навесной —
Ну-ка, занавес давай-подымай,
Я на сцене появляюсь ночной.

Мне казалось, что сценарий хорош,
Что я знаю свою роль назубок,
А как в роль эту вживаться начнёшь –
Норовишь куда-то вкривь или вбок.

Прихожу я от волнения в раж,
Постановку всю как есть погубя,
Забываю я, что я — персонаж,
И играю самого я себя!

Вон и критик, недовольный игрой,
Сокрушительные громы низверг
И вопит, что настоящий герой
Всей душою порывается вверх!

Под стеклянным я большим колпаком,
В безвоздушном я пространстве повис,
И конечно, в положеньи таком
Непонятно мне, где верх, а где низ.

Не за роль же приниматься опять
И чужую пересказывать страсть,
Когда нечем мне не только дышать,
Но и некуда мне даже упасть.

От стакана на комоде
Отпечатался кружок.
Получилось что-то вроде
Нашей памяти, дружок.

Ах ты спорщик-заговорщик!
На задворках пропадай!
А помрешь — тебя наборщик
Поведет в печатный рай.

Обнаружат, подытожат,
Отутюжат по кускам
И торжественно предложат
Умиляться знатокам.

Но, ценя порядок свято,
Предисловие вклинят
Наподобие салата
Из приправленных цитат.

И пускай покойник ропщет, —
Что там слушать мертвяка!
Время — ловкий полировщик,
И рука его легка!

Попадется эта строчка
Прямо критику в капкан,
Не останется кружочка,
Где поставил я стакан.

Я жонглер-скоморох, я циркач,
Я подбрасываю палевый мяч,

Я приплясываю весело вскачь,
Я подбрасываю розовый мяч.

Я ловлю их и бросаю опять,
Как пошли они взлетать и петлять

И уже их стало в воздухе пять!

Но им жизни захотелось иной,
Стал один из них огромной луной,

Ни за что не опускается вниз,
Между веток удивленно повис.

И другие разлетелись мячи,
Не дозваться их — кричи не кричи,

Не мячи уже, а в виде ином:
Тот драконом стал, а этот окном.

Хоть один бы мне какой-нибудь мяч,
А из публики кричат: «Не портачь!»

Дескать, хватит дурака-то валять,
Начудил — и поворачивай вспять!

Дескать, прорва есть других циркачей,
И работают они половчей!

Ухвачу я что ни есть под рукой —
Иль тарелку, или обруч какой,

Но работу я не брошу свою,
Представление я снова даю.