Генрих Клейст - Пентесилея

Уж не привиделась ли ей Медуза?

Да говори же ты!

Пентесилея,
Забыв, что рождена от человека,
Лежит меж разъяренных псов и тело
Ахилла вместе с ними в клочья рвет.

О, ужас, ужас!

Нет ему названья!

Вот и Мероя, бледная как смерть,
Спешит сюда с ключом к загадке страшной.

Внемлите мне, о дочери Арея
B вы, святые жрицы Артемиды,
И я вас речью в камень превращу
Быстрей, чем африканская Горгона [81].

Скажи и не щади нас.

Вам известно,
Что та, чье имя вымолвить мне страшно
И чей рассудок юный помутило
Желание любимым обладать,
На поединок яростный с ним вышла,
Всем, что вселяет страх, вооружась.
На бой она явилась с метким луком,
Ведя с собой слонов и псов рычащих.
Сама война гражданская, когда,
Как кровью залитое привиденье,
Она, неумолимая, свои факел
В цветущие бросает города, —
И та не столь дика, не столь свирепа.
Ахилл же — о, глупец! — послал ей вызов
Лишь для того, как уверяют в войске,
Чтоб дать ей над собой возобладать,
Затем что он — как боги всемогущи! —
И сам, плененный юностью ее,
Идти с ней был согласен в храм Дианы.
Друзей оставив позади, он к ней
Подходит, полный радостных предчувствий.
Она ж к нему бросается со сворой
Ужасных псов. Тогда, вооруженный
Лишь легким дротиком — и то для вида,
Тревожно он поводит головой,
Бежит назад, на месте замирает
И вновь бежит, как молодой олень,
Рычанью льва в ущелье дальнем внявший.
Кричит он, задыхаясь: «Одиссей!» —
С тоской глядит вокруг, зовет Тидида
И вновь к друзьям пытается бежать.
Но, всадницами от своих отрезан,
В отчаянье вздымает руки к небу
И прячется, несчастный, за сосною,
Склонившей ветви темные к земле.
Тем временем со сворой, как охотник,
Холмы и лес обшаривая взглядом,
Царица приближается к нему,
И в миг, когда он раздвигает ветви,
Чтоб пасть к ее ногам, она кричит:
«Рога оленя выдали. Попался!»
И лук свой напрягает исступленно,
Так, что концы друг друга лобызают,
И целится, и тетиву спускает,
Пелиду шею пронизав стрелой.
Тот надает. Победно воют девы,
Но жив еще несчастнейший из смертных.
Он на колени привстает с трудом,
Стрелу, хрипя, из горла извлекает,
Вновь надает, встает и хочет скрыться.
Но тут царица с воплем: «Тигр, ату!
Ату, Меламп, Леена, Гиркаон!» —
Бросается к нему — о Артемида! —
И рвет с него, как сука, шлем гривастый,
Распихивая набежавших псов.
Они впились в него — кто в грудь, кто в шею.
Он падает — так, что земля дрожит,
Катается с царицей в алой луже
И, нежных щек ее касаясь, стонет:
«Пентесилея, неужели это —
Тот праздник роз, что ты сулила мне?»
Она ж — хотя ему вняла бы даже
В пустыне зимней рыщущая львица,
Которая от голода рычит, —
С него доспехи ратные сдирает
И запускает зубы в грудь ему,
С неистовыми псами состязаясь:
На нем повисли справа Сфинкс и Окс,
Царица — слева. Кровь у ней струилась
И с рук и с губ, когда я подошла.

Вот, женщины, и все. Рассказ мой кончен.
Что ж вы молчите? Дайте знак, что живы.

Ох, Гермия, я не видала девы
Умней, прекрасней, чище и достойней!
А как она плясала! Пела как!
Как ловко управлялась с рукодельем!

Хоть во дворце она и родилась,
Но от Горгоны, а не от Отреры,

Нет, родилась она от соловьев,
Влиз храма Артемиды вьющих гнезда,
И, как они, жила в ветвях дубов,
И заливалась, пела, щебетала,
И тихими ночами путник слушал,
И грудь его преисполнялась чувств.
Она не раздавила б и червя,
Который ползал под ее ногою;
Она, из лука вепря поразив,
Пред ним бы опустилась на колени
И вырвала б стрелу из раны, словно
Предсмертным взором зверь ее смягчил.

И вот она стоит оцепенело
Над мертвецом, чью кровь собаки лижут.
Свой лук победный за плечи забросив,
Взор в бесконечность, словно в чистый лист,
Она вперила и молчит упорно.
Страх волосы нам вздыбил. Мы кричим ей:
«Что сделала ты с ним?» Она молчит.
«Узнала нас?» Молчит. «Пойдешь ли с нами?»
Молчит. — И ужас к вам меня погнал.

Смотрите, девы, вон она идет.
Крапивой и боярышником тощим
Себе чело украсив вместо лавров,
И следует, ужасная, за трупом,
Свой страшный лук неся так горделиво,
Как будто ею враг сражен заклятый!

О, эти руки!

Девы, отвернитесь!

О мать!

Клянусь Дианой всеблагой,
Я не причастна к мерзкому деянью!

Она к верховной жрице подошла.

Гляди, кивает ей.

Исчадье Орка!
Прочь, гнусная! Вот это покрывало
Возьмите и прикройте ей лицо.

О труп живой! — Она не шевелится.

Нет, головой кивнула.

Вновь кивает…

Кивает, жрице под ноги смотря.

Глядите же!

Чего ты хочешь, призрак?
Уйди! Исчезни! С вороньем живи:
Твой взгляд лишает жизнь мою покоя.

Так! Ясно…

Вот теперь она спокойна.

…Она хотела, чтобы труп Пелида
К ногам верховной жрицы положили.