Анатолий Софронов - Сын

Алексей. Воспитала. Отдала мне все. Но я хочу сам решить — нужен мне отец или не нужен. Сам!

Платова. Алеша... Алеша...

Телефонный звонок. Платова идет на авансцену.

Платова берет телефонную трубку. На другом конце авансцены — Померанцев с телефонной трубкой.

Платова. Да.

Померанцев. Попросите, пожалуйста, Алексея.

Платова. Его нет.

Померанцев. Простите, это Евдокия Васильевна?

Платова. Да.

Померанцев. Здравствуйте.

Платова. Здравствуйте.

Померанцев. Это говорит Сергей Померанцев. Геолог. Я работаю вместе с Алексеем. Мне нужно срочно с ним поговорить.

Платова. Его нет. Он ушел на работу. К товарищу Головоногову.

Померанцев. К Головоногову? Зачем? Он же отказался от поездки.

Платова. Нет, он от поездки не отказывался.

Померанцев. Как — не отказывался?!

Платова. Он дал согласие.

Померанцев. Но вчера Головоногов сказал, что Платов не едет по семейным обстоятельствам, и предложил мне командировку!

Платова. Вам?

Померанцев. Да.

Платова. Тут я ничего не могу сказать.

Померанцев. Головоногов уговаривал меня дать согласие. Я попросил сутки на размышление. Хотел узнать, что случилось у Алексея.

Платова. Могу только повторить — Алексей от поездки не отказывался.

Померанцев. Не понимаю только, зачем Головоногову обманывать меня? Я никогда в жизни не подставил бы ножку Алексею. С какой стати?

Платова. Алексею и здесь неплохо. Он не так уж и рвется туда.

Померанцев. Это я понимаю... Но зачем обманывать меня, его? Мы же не дети?!

Платова. У меня к вам просьба — не говорите Алексею.

Померанцев. А зачем я буду ему говорить? Я просто не поеду — и все.

Платова. Дело ваше, но, по-моему, отказываться не следует.

Померанцев. Тут, вы извините, я не понимаю! Он не отказывался, и мне не надо? А нужен один...

Платова. Мало ли что... Вдруг по здоровью не пройдет?

Померанцев. Врачи Алексея пропустили. Вполне годен для работы в тропиках. Я не могу следовать вашему совету. До свидания.

Еще за занавесом слышна мелодия песни «Развевайся, чубчик кучерявый». Поднимается занавес. Стол возле дома Михаила Платова на целине. У стола поет и играет на гармошке Камарчук. На столе — водка, закуска. Под фонарным столбом сидит на скамейке Платов с письмом в руке. Скрестив руки на груди, стоит вторая жена Платова Ольга.

Камарчук (оторвался от гармошки) . Родственник, что ли, объявился, Миша?

Платов. Да вроде...

Камарчук. А ты говорил, родни у тебя нет?

Платов. А кто его знает... Родня, знаешь, какая штука. Нету, а потом объявится... Разыщет.

Камарчук. Верно. (Поет «Чубчик». Потом.) Я тебе скажу, сбежал я от родни. Жил на берегу Азовского моря, возле Мелитополя... Хатка была, конечно... Огородик... Но климат, понимаешь, курортный. С мая по сентябрь — родня вся до меня съезжалась. Что за год заработаю — за четыре месяца съедят, как та саранча. У всех отпуск. У школьников каникулы, у студентов каникулы. А тут, как назло, песочек белоснежный под ногами. Гляжу и вижу, из-за этой родни медленно, но верно в люмнена превращаюсь. Никаких накоплений. Каждый приезжает, привезет пол-литра и считает — откупился на полный срок. Оно, конечно, пол-литра тоже стоит, но закуска еще больше, тем более на все лето... И решил я сюда податься, а жена наотрез, у нее принцип, не поеду, говорит... С чего это я от тепла на целину подаваться буду, говорит. (Поднимает к глазам пустую бутылку.)

Платов (Ольге) . Есть там у нас еще?

Ольга. Осталась одна бутылка.

Платов. Сообрази.

Ольга подает Камарчуку бутылку.

Камарчук. Мерси, Оленька... (Открывая ножом бутылку.) Я больших опустошений вам не совершу. Просил ваш супруг рюмку разделить.

Ольга. Пейте.

Платов. С тобой теплее, Степа, живется.

Камарчук. Выпьем, что ли, очищенной от всяческих сравнений? Вы, Оленька?

Ольга. Мне не надо. Вам больше достанется.

Платов. Бывай.

Камарчук (пьет) . И придумал я на целину. Родня за мной не подастся. Далековато, да и условия мало располагающие для нагула жировых веществ. Сказал своей Настасье — живи сама какой-то срок и извлекай прибыль из временной моей утечки. А сам сюда. Как вам нравится мой фельетончик, Оленька?

Ольга. Очень вы правильно рассудили.

Камарчук. Что ты, Миша, рассеянный сегодня, и нет у тебя в глазах обычного для нас блеска при виде обжигающей слизистую оболочку влаги? Простыл, что ли?

Платов. Познабливает что-то...

Камарчук. Как говорится, сам бог велел. За твоих дальних родственников. Давай за них!

Платов. Бывай.

Камарчук (пьет) . Ну, что пишет дальний родственник? На целинные курорты приезжать не собирается?

Платов. Нет.

Камарчук. Облегчение для вас. и что ж вы думаете? Жинка моя обернулась вполне успешно. Как только паровозик сыграл гудком «прости-прощай, Степан Камарчук», она всех родственников как бесплатных нахлебников ликвиднула, а на лето стала сдавать наши дворцовые хоромы, включая курятник, для приезжих дачников. Кто из родни сунется — плачет горючими слезами: покинул меня мой непутевый змей-горыныч, сбежал в неизвестном направлении, я вынуждена сама себе на прокорм добывать, извините, родненькие, — и от ворот поворот. Какой же итог? Все в выигрыше. У родни в корне задатки тунеядские ликвидируются. Я был трактористик невзрачный, теперь бригадир, Степаном Ивановичем величают. Жена в достатке, на собственном иждивении проживает, и вскорости, по моим расчетам, родственники мое воспитание пройдут и отвыкнут от бесплатного курорта. И, таким образом, к весне я смогу попрощаться с обжитой целиной и с некоторыми накоплениями вернуться на близкое моему сердцу Азовское море, на его белоснежные пески. И если уж я кого приглашу, так только вас, мои дорогие, которые пригрели меня на широких просторах родного Казахстана. За встречу в Мелитополе.

Платов. Спасибо, Степа.

Камарчук (пьет) . Ты и вправду нездоров, Миша!

Платов. Ноги, видать, сырые были. Мокро в поле, ночью комбайны ремонтировали.

Камарчук. Благодарствую, Оленька. Теперь мне самый раз в кино отправляться можно. Говорят, там сегодня итальянский боевик на морально-бытовую тему идет. Глянем, как капиталисты разлагаются. Не болей. Болеть нам запрещается. Спасибо вашему дому за гостеприимство. (Развернув гармонь и запев «Развевайся, чубчик кучерявый», уходит.)