Андрей Юрьев - Люминотавр

Когда слушаешь вас с закрытыми глазами – слышишь то, что стоит у вас за спиной – странное Нечто, мелькание смыслов, побуждающее говорить. Почему вы не слышите смысла своих слов? Почему вы так пристально вглядываетесь в обладателей смысла? Человек умрёт, смысл человечности – повторится, вернётся… У меня в сумке – груда ваших книг, что в них? Истории о том, кто и как себя ведёт в такой-то ситуации. Зачем вы их читаете? Чтобы научиться вести себя подобающим образом? Чтобы что? Чтобы стать счастливыми? Вы коллекционируете рецепты счастья, рецепты избавления от несчастий. И вам не смешно? Мне – страшно. Страшно слушать какофонию расстроенных сердец.

– Счастье – в сердце близких людей?

– Счастье приносят близкие люди. По-настоящему близкие.

– Неужели у вас нет настолько близких? А муж? А дети?

– Муж, дети… При чём тут близость? Я всем им что-то обязана, всем что-то должна. Они, конечно, радуют изредка. Радость в долг. Ростовщичество. Как в плену у жизни. Как заложница чужих желаний.

– Значит, вам даже в семье одиноко?

– А ты разве не одинок?

– Не задумывался. Может быть, да. Может, нет. Для меня это не имеет значения.

– Что же ты – совсем равнодушен ко всем? Значит, совсем одинок.

– Почему же? Есть друзья.

– Друзья – это всего лишь друзья. А вот любимый человек… Любимый – единственный и неповторимый. Без которого невозможно ни дня прожить. Который как воздух. Как хлеб. А друзья – это лекарство. Или нечто освежающее, бодрящее. Или пьянящее, дающее отдых.

– Хлеб? Любимый? Ни дня? Если каждый день поглощать любимое – скоро приестся. Может, ваше одиночество – от вашего отношения к любви и дружбе? Вы не допускаете, что надо что-то поменять в себе? Может, не в плену у жизни, а в плену у своих иллюзий? Кстати, хорошо сказали – «за-лож-ница» . Все мы… заложники. Заложники языка. Заложники мировоззренческих концепций. Заложники словарей. И переводов – например, с румельского на своеверный.

– Разве ты сам не хочешь развеять свои иллюзии? Зачем тебе столько книг? Столько и таких? Обычно тот, кого всё в жизни устраивает, не торопится ничего менять.

– Странный у нас разговор получается. Менять… Почему так сразу «менять» ? Если речь о любви – причем здесь знания? Любить. Познавать. Разве это одно и то же?

– Ничего смешного. Как можно полюбить того, кого не знаешь близко? Если только это не тот, кто твоя идеальная вторая половина.

– Верите, что есть один-единственный, предназначенный вам от рождения?

– Скажу так – я дружу с верой. А ты?

– Я уверен, что настоящая любовь может помочь выбраться из лабиринта заблуждений.

– И есть та, кому ты доверяешь свои блу… Ой! Я хочу кое-что предложить. Все люди играют в игры, знакомо? Весь мир – подмостки, люди – как актеры, это все знают. Давай не будем вымучивать слова? Мне, конечно, интересно, под чьим знаменем ты ходишь, если ты не сам по себе, но мне интересен ты, а не знамя. Тем более – не знаменосец. Так она есть, та, кому ты доверяешь?

Андрей с трудом разлепил веки:

– Есть. Моя надежда на выход из лабиринта. Вы.

Эльза рассмеялась, в душе цветочный дождь, как волшебно, только… Что он имеет в виду? Только приготовилась высказать всё, что придумала за два дня и две ночи, но он заказал тройной кофе, значит… Что это значит? Почему он не выспался? А главное – с кем он не выспался?

– Я работал всю ночь, – соврал. Не только ночь. И вдруг всё прояснилось, вихрь отпустил. По улицам уже спешили: кто вправо, кто влево, – по угловатым, перекрёстным, переульчатым траекториям, а ему бы только доползти до льняной, прильнувшей, приластившейся простыни, и безо всяких «Мисс Германия-когда-то», у него впереди длинные часы до следующего звонка, до вызова, глазам надо отдохнуть от цифирьной кутерьмы, и что ему до Германа, катавшегося по полу после рассказа о наивном мальчике, сыплющем долларами?

– Так что вы хотите? – Лунин не расслышал, потому что казалось, что какие-то чернецы колоколят в уши и машут перед глазами полами балахонов. Эльза – громче:

– Я бы хотела посоветоваться. Не пойму, что со мной происходит.

Всё возвращается. Плакали на плече, смеялись, вцеловавшись в колени, поднимаясь выше, выше, к логову белой змеи, но паспорт чист. Отметки только о прописке. Вернее, опять чист. Вернее…

– Хотите исповедоваться в женском, слишком женском?

Если бы знала, чего хочу! Просто ты так вот улыбаешься, будто птица отлетает от скалы, и против ветра, всем дождям назло! И так вот гладил меня по руке, как будто сказочный полоз обвивал жгучим ожерельем… И ты как Он, как первый, как последний, этого не может быть, но это есть, как ты всегда во всех них – молчащий, зовущий – недостижимый.

– Почему только о женском? И о мужском.

– Значит, о человеческом?

– Да, о нашем.

– О нашем? Are we the people? Знакомый мотив? Нет? Пропустим.

Времени прошло достаточно. Через стекло витрины не наблюдалось никаких подсмотрщиков. Все степени безопасности соблюдены. Лунин второпях написал ей номер телефона, извинился, отлучился, вернулся с мокрыми, заглаженными к затылку волосами, почерневшими от влаги, – она вздрогнула: какой-то бледный лунный старик с лицом в кратерах ожогов – он вглядывался сквозь неё, в подкуполье цирка, где наивная танцовщица замерла на призрачной соломинке, – и милый, невыспавшийся, взошедший сощуренными полулуниями, наглец, добавил:

– Завтра. Завтра я свободен.

И поплёлся домой просыпать круги часовых стрелок.

Назавтра он свободен не был. Почемучто? Потомучто. Потому, что с утра под ухом заверещал резаный телефоныш. Андрей хотел придушить визготу подушкой, но каждой тараторке положено последнее слово. Ну, Олег сразу и заявил: «Сэр, надеюсь видеть вас в трезвом уме, и достаточно». И действительно – оказалось достаточно. И ума, и времени на сборы, и денег на такси. «Сэр, мы непременно будем работать», – подтвердил Олег, приподталкивая соскальзывающие очки. «Я готов», – выпалил Андрей, не успев отдышаться, и: «Нет, мы непременно будем работать сегодня», – заверил Олег, запахнув халат и покрепче сжав отяжелевшую рюмку. «Сомневаюсь», – улыбнулся Андрей, перечитав этикетку бутыли, и совсем улыбнулся.

Послезавтра… После чего? После когда? Это смотря что считать за сегодня. «Какой сегодня день?» – просипел Лунин, растирая набухшие веки, обнаруживая перед собой кофейник и тарелочку с ломтиками поджаренного хлебца – подрумяненные ломтики, умасленные, чуть солоноватые, – как и пожелал. Предел мечтаний – получать то, что желаешь. После четвёртой чашки свежесваренного «Карте Нуар» повторил: «Какой день-то на дворе?». «До выборов осталось всего три недели», – улыбнулась Лена, выставив на каткий столик кувшинчик с томатным соком, и суп-пюре, и пиалу с бульоном, и тушёный окорочок с картошкой-фри, и ещё немножко тостов, и парочку яблок, конечно. Три недели. Всего. У Лены всё под стать фамилии – Весовая. Всё под стать – и фразы, и походка, и поступки. «Поселяйся у нас. Или ты любишь ночевать водиночь и впроголодь?» – и подложила на опустевший поднос бутербродов с икрой. Лунин, прицеливаясь – как бы ухватить именно бутерброд, а не его туманного близнеца, Лунин: «Только честно – вы меня работать над проектом пригласили, или так, компанию составить?». «Такие вопросы к Олегу», – Лена хоть когда-нибудь встаёт с постели без улыбки? Этот вопрос, тоже, видимо, к… «А что Олег? Чуть что – Олег! Всем Олега подавай! Олег! Если я Олег, так всё теперь? Компанию составить, говоришь? Проект? А ты видишь разницу между тем и тем?» – и опять Лунину на колени стопка статей, подборка лозунгов, и опять лэптоп не успевает отвечать на стук клавиатуры, и опять Лунину в висок взведённый хронометр.