Владилен Елеонский - Kleliae manuscriptum. Исповедь дочери патриция

Мне вполне хватило нескольких мгновений, чтобы пробраться по ветвям дуба, спрыгнуть на лужайку и кинуться бежать к оливковой роще, однако, как вскоре оказалось, до неё было не так-то легко добраться.

Я, конечно же, не успела бы добежать до спасительных оливковых деревьев, стоявших стройными рядами, словно защитники-воины в строю, потому что бандиты вскочили на лошадей, переправились через ручей, заметили меня и, пустив коней в галоп, кинулись за мной в погоню.

Страшные преследователи приближались, я бежала, что было сил, но расстояние между нами неумолимо сокращалось. Не знаю, что бы случилось очень скоро, если бы не мой неожиданный спаситель.

Он, как будто спустился с небес. Славный юноша мчался верхом на белом скакуне. Он подхватил меня, перебросил через седло лицом вниз и поскакал в оливковую рощу.

Напрасно преследователи рвали жилы своим лошадям. Мы оказались в густой оливковой роще значительно быстрее и затерялись среди благородных раскидистых тысячелетних деревьев. Теперь-то я понимаю причину столь неожиданного спасения, но тогда оно показалось настоящим чудом, и я не знала […].

[…] строен, подвижен, даже, можно сказать, изящен, причём настолько, что тонкий шрам на щеке нисколько не портил его внешность. Юношу звали Юлом Счастливчиком.

Он был актёром в имении сенатора Квинта Квинкция Сурового. Узнав, что меня преследуют бандиты и услышав, как они злорадно кричат, угрожая мне ужасной казнью, громогласно называя адрес моего имения, он предложил мне спрятаться пока в имении Квинта Сурового, и я согласилась.

[…] теперь я вспомнила, как очутилась в этом пустом зимнем загоне для овец, а вскоре судьба свела меня с хозяином имения, – видным зрелым мужчиной по прозвищу Суровый.

[…] оказался человеком со странностями. Например, он мог, раздевшись догола, стоять на постаменте, словно […]

[…]

[…] лишь одни голубиные яйца и больше ничего. Такая диета, по мнению греческого врача, гарантировала сенатору долгую и здоровую жизнь.

Ещё одной странностью была вызывающая оторопь жестокая игра сенатора с рабом-подростком по прозвищу Нос. У смышлёного худого паренька, в самом деле, был примечательный, размером с большой грецкий орех, прыщавый нос и совал он его, куда только мог. Нос следил за всем, что происходит в имении, кто с кем ест, и кто с кем спит, а сенатор следил за Носом.

Игра состояла в том, что Носу следовало узнавать обо всем, что творится в имении, но так, чтобы сенатор не заметил, как Нос подсматривает. Если сенатор всё-таки подлавливал Носа, он с особым упоением лупил его розгами, принуждая не плакать, а смеяться. Я не поверила бы, если бы сама не стала свидетельницей того, как сенатор застал Носа […]

Нос, конечно, заметил, что новый актёр сенатора Юл Счастливчик тайно привёз меня в имение и спрятал в зимнем загоне для овец, но, как видно, я так ему понравилась, что он не стал докладывать обо мне сенатору. Поначалу я не понимала, какое наказание ждёт Носа, если сенатор вдруг обнаружит его обман, а когда узнала, ужаснулась.

Сенатор избил Носа палкой до полусмерти, и тот неделю после этого валялся без чувств, а меня сенатор запер в подземелье, где нестерпимо пахло канализацией. Единственным, кто среди нас троих избежал экзекуции, был Юл Счастливчик.

Не знаю, наверное, Юл упросил сенатора переговорить со мной, и наша беседа состоялась, но прежде, чем она состоялась, дней десять, наверное, мне пришлось томиться в холодной подземной камере, дыша смрадными испарениями, поднимавшимися из огромного зева канализационного колодца, оно почему-то, возможно, специально, не было прикрыто крышкой.

Глаза сенатора хищно зажглись, когда он увидел меня в перистиле при свете дня. Он окинул взглядом мою фигуру и всю меня так жадно, словно увидел нечто для себя жизненно необходимое – великолепное голубиное яйцо или что-то в таком роде.

Моя история, кажется, немного тронула его, хотя вряд ли что могло всерьёз тронуть такое чрезвычайно холодное и эгоистичное сердце. После того, как я окончила своё повествование, сенатор вскользь заметил, что этрусские стрелы с красно-белым оперением – большая редкость, а надпись на древке этруски обычно не делают. Лефам – этрусский бог, который покровительствует господам против восставших рабов, но почему он упоминается в надписи, – объяснить сложно.

Сенатор ел меня глазами довольно долго, затем вдруг смягчился.

– Поживи у меня, детка. Глядишь, всё образуется!

Взгляд сенатора не предвещал мне ничего хорошего, но деваться было некуда. Я осталась жить у сенатора. Прежде всего, я поблагодарила быстроногого белого жеребца, его звали Альбинус, ноги и сноровка которого спасли меня от бандитов. Юл, конечно, тоже участвовал в моём спасении, но он смотрел на меня совсем не так, как Альбинус, поэтому поблагодарить Альбинуса мне было, кажется, гораздо приятней. Я стала подозревать, что Юла в день моего чудесного спасения привлекла вовсе не я сама, как можно было бы подумать, а моя обнажённая грудь, проступавшая тогда сквозь разорванную Бригадиром тунику.

По моей просьбе Нос, которого я подняла на ноги, зная рецепт моей няни Терции, прошёлся по окрестностям и собрал целую корзину плодов Цератонии. Её большие тёмно-коричневые стручки лошади просто обожают.

Альбинусу очень понравилось, он ласково трогал моё ухо своими бархатными губами, словно целовал, и требовал ещё. Я, конечно, собрала бы и снова дала ему лакомство, однако в имении начались неприятности.

Удивительно, но сенатор, в самом деле, проявил участие в моей судьбе, он очень быстро навёл все необходимые справки.

– Дезертиры казнены по приговору сената и инициативе Камилла, Клелия.

– О, боги!

– Однако не спеши рвать на себе волосы. Твоего Марка нет в списке казнённых лиц!

– Как такое может быть?

– Поговаривают, что он сбежал, и его ищут, однако пока безрезультатно.

Как я ни пытала сенатора, больше ничего от него не добилась. Похоже, что он, в самом деле, сказал лишь то, что знал. По крайней мере, у меня оставалась слабая надежда на то, что мой дорогой Марк жив!

По отношению ко мне сенатор вёл себя хорошо, я не заметила никаких странностей. Зато пышная повариха Сильвия бесновалась и третировала Носа, который к тому моменту окончательно поднялся на ноги после жестокой экзекуции, которую ему устроил сенатор.

Кое-кто из слуг шепнул мне причину бешенства поварихи. Оказывается, после кончины своей жены сенатор довольно долго сожительствовал с Сильвией, и от этой связи родилась Глория, к которой сенатор воспылал какой-то странной […]

[…] даже рассматривал сенат, и сенатор клятвенно заверил, что ничего предосудительного в его эстетическом влечении к Глории нет, он любуется ею так, как скульптор любуется своей удачно вылепленной скульптурой.