Александр Образцов - Поднебесная (сборник)

Демчик( стонет ). Не видел бы ее… ( Ложится спиной к столу .)

Темников. Так. Задача. Выходит, мне предстоит выдуть эту флягу в одиночку… Но, как бы там ни было, а баночку тушенки мы просто обязаны бросить на сковороду. ( Достает тушенку .) А от тушенки, Агнесса, мы, видимо, не откажемся, а?

Агнесса. Ой, у вас тушенка? Давайте, я подогрею. А хлеб есть?

Темников. И хлеб есть. Черствый, но есть. ( Открывает банку, отдает Агнессе. Та ставит сковороду на плиту. ) Ну… ( Поднимает кружку, передергивается .) Аванти! ( Пьет .) В детстве, Василь, я не пил абсолютно. ( Грызет сухарь .) Моя маман хотела видеть меня дипломатом. Если я скажу, с кем я учился в средней школе, ты… Нет, ты не отреагируешь. И правильно сделаешь… Дело обстояло таким образом. Три часа ночи. Нарастает жуткое желание выпить. Сидим вдвоем за полированным столом и между нами – хрустальные рюмки. Он говорит…

Агнесса. Кто?

Темников. Никита. Никитка говорит: «А что это я вижу темное в бутылке на подоконнике?» «Олифу», – отвечаю я. Мы молча смотрим друг на друга. Я встаю, разливаю олифу…

Иванов. Ну-у…

Темников…. в хрустальные рюмки. Мы пьем. И молча смотрим друг на друга. Затем наливаю снова… Полный караул. Мы пьем. И я вижу, как лицо Никитки начинает симметрично ползти по линии носа вверх-вниз, вот так. ( Ладонями перекашивает лицо .) «Ты чего?» – говорит Никитка. «А ты?» – отвечаю я. И нас начинает ломать…

Агнесса ставит сковороду на стол.

Агнесса. Что вы за ужасы рассказываете, Слава. Лучше поешьте.

Иванов. Он разве Слава?

Агнесса. Разве? А разве нет?

Иванов. Утром он был Владимир.

Агнесса. Правда?

Темников. Я вам сейчас объясню, Агнесса. Только сначала выпью. ( Зачерпывает кружкой брагу .) Но с одним условием – если вы пригубите. Идет?

Агнесса. Чуть-чуть.

Темников наливает ей в стакан.

Темников. Вы замечательная женщина, Агнесса. За вас.

Выпивают.

Темников. Ешьте. Что там государство в эту тушенку кладет, не знаю, но получается, что с мороза, да со сковороды!.. Вы ешьте.

Едят со сковороды.

Темников. Маман меня, конечно, баловала. Но вот что характерно, Василь. Балуя меня, она не могла представить, что балованный ребенок превращается в конце концов в громадного кабана, который привык обжираться. Да и как она могла это представить, если у нее опыта не было? Правда, хорошей заменой опыта служит хорошая порция мозгов…

Иванов. У тебя что, отца не было?

Темников. Папы у меня были приходящие, один другого лучше. Она их меняла по моему желанию. Архитекторы, функционеры, профессора. А мне хотелось слесаря. Не вру, клянусь. Чтобы он точил железо, чтобы у него руки были такие… твердые. ( Смотрит на свои руки .) Недостижимый идеал.

Иванов. Что у вас, две машины, что ли?

Темников. Да, у нас «Форд» и «БМВ». У моего последнего отца, латифундиста, и у меня… А ты что не пьешь? На сахар сбрасывался. Смотри.

Иванов. Время не хочу терять.

Темников. Да ты, по-моему, немец. Хотя и с русской фамилией Иванов. До мая пять месяцев, а он, видите ли, время боится упустить.

Иванов. У меня все рассчитано.

Темников. Да, ты немец. Но ничего. Немцы – люди порядочные.

Демчик. Чего ты говоришь! ( Садится на кровать .) Ты знаешь, что такое немцы?

Темников. Знаю, Вася.

Демчик( заикаясь ). Два годика бы-ыло… В Гомельской области Калинковичи… Я… ( Не находит слов, машет рукой .)

Темников( подает ему кружку ). Прими, Василь. Не трави душу. Вижу ведь, что у тебя все горит.

Демчик( машинально берет кружку ). Немцы… Два годика, на мороз… Дите заплакало и его за это в снег… и мамке говорит: «Хальт!»

Темников. Кто спас?

Демчик. Соседка… ( Демчик как будто сам удивлен своим воспоминанием .)

Пришла за чем-то, а я в снегу… в рубашке… босой…

Темников( пауза ). Правда жизни. Без эффектов. Выпей, Вася. Чего теперь вспоминать?

Демчик( с отвращением смотрит на кружку, вздыхает ). Да… А ты говоришь – немцы. ( После небольшой внутренней борьбы выпивает .) Были немцы, потом американцы. А сейчас вообще весь мир против нас. Чего они так русских не любят?

Темников. Давай, закуси.

Демчик. Да я не люблю… если я выпью, я не закусываю…

Лезет под кровать, достает банку тушенки, ставит ее на стол.

Темников. Это нас и губит… А американцам, Василь, мы до лампочки. Вообще все люди друг другу до такой степени безразличны… Давай, Николас! Что ты в самом деле?

Зачерпывает кружку браги. Иванов, подумав, присаживается к столу, пьет. Аккуратно выдыхает, нюхает рукав.

Иванов. А по поводу немцев Бондаревский, Константин Палыч ( Агнессе ) это у нас один вздымщик, сейчас он домой поехал, так вот он так рассказывал. Он там с сорок второго года батрачил у какого-то немецкого фермера. Вот. И ему было в сорок четвертом пятнадцать лет. И этот фермер уже понял, что им скоро будут головы отвинчивать, и всех своих батраков за общий стол начал сажать. А Палыч, значит, правой рукой ложку держит, а левой – ляжку у хозяйской дочки! Вот так.

Пауза.

Темников. Ты что-то не так понял, Иванов.

Иванов. Все я понял.

Темников. Ну, ладно… Главное, что все мы, наконец, одной компанией сидим за праздничным столом. Давайте я вам лучше в лицах изображу совершенно невероятную историю…

Иванов. Я только не понял одного…

Темников. Все, Иванов! Ты рассказал историю, теперь рассказываю я. Распустим, так сказать, хвосты и перья. Слушайте. Василь! Это интересно… Так вот… с некоторых пор я начал ощущать тщету жизненных усилий. Так, знаете, все есть, бываю регулярно у френчей, у алеров, вокруг Европы вожу замечательных своих земляков, но становится мне все гнусней… Тихо, мужики! Сейчас будет веселее. В Сирии есть такой городишко, Латакия. Дыра редкая. Такая же, как Поти, например, или Пирей, или Венспилс, Сетубал. Дыра. Кормили нас в портовом ресторане. Воздух был такой желтый, горячий, похожий на сливочное масло. И мухи в этом воздухе были такие жирные, отвратительные… Сядет эта муха на руку и после нее пятно остается. А группа была, мужики, обычная. И была там Николаева, ткачиха. Хорошая баба, толстая, ну – русская баба, мужики, всю жизнь экономила, а потом все деньги в круиз ухнула. И сидит она напротив, и жрать ей неохота, а она пихает в себя. Мне на нее смотреть жутко. Ну, вот как если бы какого-то самурая, откусывающего себе язык, посадили за мой стол. Короче, был я уже на грани. Доела Николаева суп, подошел официант, начал тарелки собирать. А Николаева вдруг говорит: «Переведите ему, Владимир Игоревич, что мне и второе сюда же. Чего зря посуду пачкать?» И не отдает ему тарелку. Я перевел. Официант, наверное, никогда в жизни так не удивлялся. И такую он скорчил рожу, и с таким презрением посмотрел на Николаеву… да… Тоска… Я после этого… Ну, что скажешь? Что там, Вася, говорить про химлесхоз. Что тут жить-то, как? Там ведь, мужички, недалеко от Латакии есть гора, называется Голгофа, и это так давно было, а вот Васю Демчика до сих пор на снег немцы выкидывают… А что это я рассказал-то такое веселое? Нет, есть веселая история, есть! Есть! Работаю в Братске, в винном отделе. Одет в синий халат, на шее косынка узелком, бичую со страшной силой третий месяц, не просыхаю. Приходит машина с ящиками. Начинаю выгружать и вдруг слышу – что такое? Ридна итальяньска мова! А там, на высоком крылечке, бетонном, стоят трое обалденных алеров, а их держит грязнейший в мире бич. Десять баксов требует. И тут, естественно, подхожу я, на чистейшем русском языке отправляю бича в нужное место и уже на итальянском, с блестящим тосканским произношением говорю, обращаясь, естественно, к телке в голубом: «Биенвенуто ин нострэ сите ла Братск!», что означает: «Рад приветствовать вас в гостеприимном городе Братске!» А потом добавляю: «А теперь – прошу меня извинить, синьоры. У меня срочное дело». И, не обращая на них больше никакого внимания, иду к машине и, кряхтя, волоку ящик водки вниз по лестнице. А теперь представьте, что они должны думать в этот момент?