Николай Эрдман - Мандат

Надежда Петровна.А ты верь, когда тебе говорят.

Павел Сергеевич.Значит, мы, маменька, скоро господину Сметаничу родственники будем?

Надежда Петровна.Да ты не спеши, лучше о приданом по­думай.

Павел Сергеевич.Приданое? Ну тогда, маменька, ничего не выйдет. Вы сами знаете – мы люди разоренные.

Надежда Петровна.Он деньгами, Павлуша, не хочет.

Павел Сергеевич.А чем же, мамаша?

Надежда Петровна.Живностью, дорогой.

Павел Сергеевич.Как так – живностью?

Надежда Петровна.Он, Павлуша, за нашей Варенькой в приданое коммуниста просит.

Павел Сергеевич.Что? Коммуниста?

Надежда Петровна.Ну да.

Павел Сергеевич.Да разве, мамаша, партийного человека в приданое давать можно?

Надежда Петровна.Если его с улицы брать, то, конечно, нельзя, а если своего, можно сказать, домашнего, то этого никто запретить не может.

Павел Сергеевич.Мы, мамаша, народ православный, у нас в дому коммунисты не водятся.

Надежда Петровна.Не бойся, сынок. Не бойся, Павлушенька, я грех замолю.

Павел Сергеевич.Какой грех?

Надежда Петровна.Да уж придется тебе, Павлушенька, в партию поступить.

Павел Сергеевич.Мне? В партию?

Надежда Петровна.Тебе, милый, тебе, Павлушенька. Уж очень на тебя господин Сметанич рассчитывает.

Павел Сергеевич.Держите, мамаша, лестницу, а то у меня в глазах потемнело.

Надежда Петровна.Ты только, Павлуша, подумай: выдадим мы Вареньку замуж, я к господину Сметаничу жить перееду, внучата у меня народятся образованные…

Павел Сергеевич.А я-то, мамаша, что делать стану?

Надежда Петровна.А чего тебе делать: разве у начальства какие дела бывают? Катайся на автомобиле, больше ничего. Ты только сообрази, Павлушенька: станешь ты у нас на автомобиле кататься, а я за тебя, Павлушенька, стану Богу молиться. Ты катаешься, а я молюсь, ты катаешься, а я молюсь, ну и житье у нас будет?!

Павел Сергеевич.Кататься? Ну, хорошо, маменька, я подумаю.

Надежда Петровна.Подумай, Павлуша, подумай. А еще я хотела сказать…

Павел Сергеевич.Не перебивайте меня, мамаша, я думаю. Эх, и пошло бы мне, маменька, начальством быть. Чуть где что, сейчас рукой по столу стукну – силянс! (Ударяет молотком по стене, раздается шум падающей посуды.)

Надежда Петровна.Ой, батюшки, никак у жильца посуда посыпалась!

Те же и Иван Иванович Широнкин.

В комнату с криком вбегает Иван Иванович Широнкин. На голове у него горшок.

Широнкин.А вот он вы! Вы мне за это, гражданин, ответите. Я этого так, гражданин, не оставлю, я на вас, гражданин, управу найду!

Павел Сергеевич.А вы по какому праву в семейной квартире кричите?!

Широнкин.Как же мне не кричать, когда вы живого человека в молочной лапше утопили?

Павел Сергеевич.Но позвольте…

Широнкин.Не позволю!

Те же и Варвара Сергеевна Гулячкина.

Варвара Сергеевна.Что здесь за шум такой?!

Надежда Петровна.В чем дело, Иван Иваныч, что с вами?

Широнкин.Сколько раз я вам говорил, Надежда Петровна, что я занимаюсь вдумчивым трудом, а вы мне нарочно в стенку гвозди вколачиваете.

Надежда Петровна.Мы до ваших гвоздей не касаемся, и вы до наших не касайтесь, пожалуйста, мы у себя в комнате.

Широнкин.Но простите, Надежда Петровна, я себе пищу готовлю сам…

Надежда Петровна.Между прочим, от вашей готовки один только запах в доме.

Широнкин.Виноват-с, я человек холостой и сожительниц, как вот у других, у меня нету, а если я с керосинкой живу, так ведь есть каждому человеку надо.

Надежда Петровна.Прошу вас о том, с кем вы живете, здесь не рассказывать – у меня дочь девушка.

Варвара Сергеевна.Ах, мама, вы преувеличиваете.

Широнкин.Не рассказывать! Как то есть не рассказывать, если у меня от обеда молочная каша осталась, а вы мне ее на голову опрокидываете, так, по-вашему, мне молчать нужно?

Надежда Петровна.А мы за вашу лапшу отвечать не можем.

Широнкин.Не можете, а в стенку колотить до тех пор, пока все кастрюли на меня с полки попадали, это вы можете, а если 6 я в этой лапше до смерти захлебнулся, кто бы стал отвечать – вы или я?

Надежда Петровна.Эдак, Иван Иваныч, одному таракану рассуждать впору, а люди в лапше не тонут.

Широнкин.Вот милиция разберет, тонут или не тонут. Я этого дела без протокола не оставлю.

Надежда Петровна.Что же, по-вашему, Иван Иваныч, я каторжница какая-нибудь, чтобы на меня протоколы составлять?

Варвара Сергеевна.Вы лучше, Иван Иваныч, горшок с головы снимите, не шляпа он – неудобно.

Широнкин.Ну уж нет, не сниму. Сейчас-то его снимешь, а после доказывай, что он у тебя на голове был. Дудки-с. Я товарищу комиссару так и скажу: «Вот вам, товарищ комиссар, вещественное доказательство в нарушении общественной тишины». Да-с. По-вашему – это горшок, а по-нашему – это улика.

Надежда Петровна.Что же вы, с уликой на голове так по улицам и пойдете?

Широнкин.Так и пойду.

Надежда Петровна.Да вас в сумасшедший дом упекут.

Широнкин.Нынче сумасшедших домов нету, теперь свобода.

Надежда Петровна.Прикрикни ты на него, Павлуша, пожалуйста.

Павел Сергеевич.Как же я на него, мамаша, прикрикну, когда у него характер такой нехороший?

Надежда Петровна.Прикрикни, милый, а то он и вправду в милицию пойдет.

Широнкин.Вы, Надежда Петровна, с сыном не перешептывайтесь. Я, Надежда Петровна, вашего сына не испугаюсь. Я, Надежда Петровна, на всем свете никого не боюсь. Мне, Надежда Петровна…

Павел Сергеевич.Силянс! Я человек партийный.

Все, начиная с Павла Сергеевича, страшно напуганы.

Иван Иванович от страха пятится задом к двери и уходит.

Те же, кроме Ивана Ивановича Широнкина.

Павел Сергеевич.Мамаша, я уезжаю в Каширу.

Варвара Сергеевна.Как уезжаешь?

Надежда Петровна.Зачем уезжаешь?

Павел Сергеевич.Потому, что за эти слова, мамаша, меня рас­стрелять могут.

Варвара Сергеевна.Расстрелять?

Надежда Петровна.Нету такого закона, Павлуша, чтобы за слова человека расстреливали.

Павел Сергеевич.Слова словам рознь, мамаша.

Надежда Петровна.Всякие я слова в замужестве слыхала, всякие. Вот покойный Сергей Тарасыч уж такие слова гово­рил, что неженатому человеку передать невозможно, так и то своей смертью от водки умер, а ты говоришь…