Примо Леви - «Я в Берлине. Сидоров»

госпитальное судно
(то пустое, то снова тяжелое)
плывет в неизвестную родину.
«магнитная стрелка ведет нас», —
говорит капитан.
но куда?
там не Европа, там больше не Азия —
эфемерные острова.
а за толстым стеклом иллюминатора —
только маленькое круглое море.

«цвет лица того раненого…»
«желтизна» азиатов теперь —
не то приговор, не то медицинский диагноз.
желтизна пристает к лицу, как судьба, что дана…
о, моя с желтоватым лицом больная страна!
посмотри —
там, вверху только желтое солнце.

к четырем пополудни загорается море, кипит.
снова спуск…
затем не к добру растущий изгиб —
в пузырях атакующих волн еще шевелится «банзай!»,
а в постелях их все полощет каким-то вином,
но вино отдает человечиной…
больные уже обманывают богов,
подражая умершим.
так тихо, тихо…
потом размыкаются веки,
радужка застилается мутью,
отрешенный человек надевает маску смерти.
тень… идет неразлучно, всю жизнь, тянет лапы…
теперь везде этот желтый и теплый запах.

в темноте, похоже, нет нигде двери.
судорожно пытаюсь нащупать ручку.
если и прежде лилось столько крови,
то хорошо бы людям превратиться в трубы.
«там кто-то подсматривает».
в замочной скважине — глаз
и молчание, заслоненное всей шириной двери.
по груди расползается тяжесть.
горячими глазами я ищу выход,
переглядываюсь с замочной скважиной.
— Послушайте,
море,
мама,
дайте мне убежать!
в темноте только дверь без ручки
и маленькая замочная скважина.
1942–1951

было тихое утро,
когда в одиночку я порвал все узы,
и корабли выходили в море.
прекрасное утро.

мы стояли на палубе —
я и мой новый друг, — взявшись за руки.
а пальмовый лес в зеленой пене
провожал нас грустными глазами чаек,
провожал тех, кто скрылся из виду.
(не могу вспомнить, как тебя звали, приятель.)
в море
дни и месяцы проносятся быстро,
быстрей, чем это казалось сначала.
(что происходило в тот год, я тоже не помню.)

митамаэ [2] Митамаэ — синтоистский ритуал поминовения умерших. .

не знаю,
когда на ветру
мы обрели удивительно легкие крылья!

не помня ни дня, ни ночи,
мы в большом пустующем небе
искали какой-то остров…
а нос корабля,
что увешан смешными кругами,
смотрит теперь только на Южный Крест
и все ходит по кругу.
<1952–1954>

…например, из тумана и разных звуков,
шагов на лестнице
появляется распорядитель завещания,
с отсутствующим видом.
это и есть начало всего.
вчера уже далеко…
мы на стульях в темном баре,
не знаем, куда девать искаженные лица.
словно почтовый конверт, вывернутый наизнанку.
«это правда? нет ни образа, ни формы?» —
если представить себе смерть, то, пожалуй, все было
именно так.
знаешь, М., в лезвии бритвы до сих пор видно
вчерашнее голубое равнодушное небо.
но не вспомнить, когда и в каком месте
я потерял тебя из виду.
КОРОТКОЕ ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ —
тебе дали его под залог,
который теперь ты вернул богам, в их божественную
казну.
«да, это наш старый чек», — бубнит распорядитель.

всегда была осень,
и вчера, и сейчас.
«опадают тоскливые листья», —
этот голос идет к человеку, по улице,
идет путем черного корабля.

в день похорон нет слов,
и некого встретить.
горечи и гневу, недовольству
нет нигде места.
подняв глаза к небу,
засунув ноги в тяжелые ботинки,
ты тихо лег на бок:
«прощай.
нельзя больше верить
ни в солнце, ни в море».
скажи,
твоя грудь болит до сих пор?
ответь мне,
ответь
мне,
М., уснувший в земле.
1942–1947