Юлиан Тувим - Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

На текущем слёзном счёте
Каждый крик – и стон – и вздох.
Подводя итог работе.
Мудрый шепчет: «Мир наш плох» [149] Сноска Кржижановского: «х) См. Мир как воля и представление. Т. II, кн. 4, стр. <���пропущено> «Мир наш плох» (Unsere Welt ist schlecht) – прозаизм, но фил<���ософи>я Шопенгауэра> – и есть прозаическая вытяжка из поэзии <���неразборчиво, угол листа оторван>». .

К молчанью Омута, не знавшего движенья.
Раздвинув тихо ропщущий тростник.
Приходит Истина, роняя отраженье:
Коснулась Омута, и трепет в нём возник.
Вмиг отраженье порвано зыбями
На бликов пляшущих раздельные клочки,
– А ропщущий тростник, колеблемый волнами,
Всё шепчет, всё скорбит над Омутом Тоски.
Там стебель был один: он, хрупкий, надломившись,
Коснулся бликов, молвив: «Вижу я,
Как образ Истины, сквозь зыби опустившись,
В безвестье спит у тинистого Дна».

Я осыпаюсь белыми страницами,
Я облетаю лепестками слов.
Как ночь июльская звездами-летавицами,
Душа исчерчена зигзагным лётом снов.

Над бегом строк, склоняясь, молча никну я:
Меня оденут в буквенный налёт,
И ляжет жизнь под чёрный переплёт.
Полу-душа и полу-книга… – никну я.

Обряд свершён: завит навек я в строки,
Меж фолиантов мудрых погребён.
Роняя пыль, крылами веет Сон.
Обряд свершён: навек завит я в строки.

И дни идут. – Под слоем книжной пыли
Душе, в паучьих нитях, должно ждать, —
Чтоб переплёт истлевший вновь раскрыли
И дали Истине молитву прошептать.

Ты улыбаешься, мыслитель дней грядущих:
Поблек-отцвёл мой стиль, и мысль моя тщетна.
Нам не было дано, как Вам, коснуться Дна:
Отмыслив, смыты мы все плеском дней бегущих.

– Но ты простишь, Грядущий, и поймёшь.
Ты тоже в книге траурной уснёшь.
И ты не человек: завейся в нити строк.
Сон Метафизиков божественно глубок.

Сорок дней не вкушал ни питья он, ни пищи,
Над бессонностью мысли свой Дух наклоня.
Круг очерчен: и созвав слепцов всех и нищих,
Роздал им Он овитое тайнами «Я».

И когда с криком Душу слепцы поделили,
И звезда расточилася звёздною пылью [150] Сноска Кржижановского: х) «И звезду, разорвав на лучи, погасила». —
Распластала Нирвана два чёрных крыла:
И не стало ни Бога, ни блага, ни зла.

Туман крылами рассекая,
К потусторонним берегам
Метафизическая стая,
Покинув «здесь», взлетает к «там».

Здесь осень: шелест слов опавших
Желтеет, свеян в переплёт,
А стая, крылья распластавши,
Свершает в высях перелёт.

Вперёд, вперёд. Но к взмахам крыльев
Туман прилип: туман кругом.
И вот… последние усилья
Колеблют слабнущим крылом.

И первый пал, круг описавши
Над морем, в волн немолчных звон,
Но донеслося к отлетавшим
Из чёрных зыбей: άπειρον. [151] άπειρον - филос. - беспредельное, бесконечное.

Когда умру, а это будет скоро, —
Не надо мне слезоточивой [152] Вариант: «сутулой плаксы». ивы,
Живых цветов, фиалок из фарфора,
Запомнить так легко – ведь это будет скоро, —
Пусть надо мной растёт, иглясь, крапива
И жалит всех, как мыслью жалил я:
Да будет мне, как и была, тяжка земля.

И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей.
Кружит колёсами телега,
И хлест кнута: скорей-скорей.

Упало солнце. День сгорает.
Вот и ночлег. Подземный сон.
Никто меня здесь не встречает…
Телега стала…

У всякой девичьей прозрачной красоты
Есть право ожидать терцин бессмертных Данта.
И странно девушке, что говорит ей «ты»
Какой-нибудь самец в очках с акцизным кантом.
Глаза прекрасные глядят издалека:
Меж красотой и жизнью – беспредельность.
И заменить канцонного стиха
Не в силах слов влюблённая поддельность.
Не всякой девичьей далёкой красоте
Дана душа, далёкая от мира:
Вот отчего в кричащей суете
Молчит и ждёт настроенная лира.
Так, променяв легенду на фантом,
Терцины вечности на счастья щебет птичий,
Уходят в старый мир проторенным путём
Отвергнувшие Данта Беатриче.

Рвал я сегодня черешни —
С темным наливом черешни.
В садике было росисто.
Шёпотно, юно, лучисто.
Ветви, обрызганы будто
Гроздьями зрелых черешен,
К озеру тихо склонялись,
Млея в бессилии вешнем.
Млея, в бессилье повисли,
Мыслью в воде утопали.
В травах зелёных и влажных
Отблески солнца играли.

Светила тускло лампа
Вверху, над головой,
Когда они несли его
По лестнице крутой.
Всё вниз и вниз несли,
Как будто б вёрсты долгие
Нести им до земли.
Шептали и несли, качали головой.
И падал мокрый снег
Над чёрной чередой.

Если море напомнит, велю беспощадно
Бить, стегать его прутьями и батогами!
Взвой, вздыбись! Но да будет тебе неповадно,
Мстя мне, щепами словно швырять кораблями.

Если солнце напомнит – глаза себе вырву
И швырну их, властитель: не видеть им света!
Пусть вовек не увижу свою я порфиру,
Пусть славянская осень убьёт мое лето!

Если ж ночь мне напомнит, в бессилии млея,
Ночь, согретая пьяным дыханьем жасмина,
Ароматом своим, жгучей лаской своею,
Дрожью жаркого тела в усладе звериной,

Я спалю тебя, ночь, будешь дня ты яснее!
Ночи солнце дарю! Тьму отдам в позолоту!
Пусть столица горит, пусть сгорит и истлеет,
В пепел ты обратись, Златоград Стоворотый!

И останусь я там, на пожарище чёрном,
Очи в землю втупив… День за днем, ночь за ночью…
Мать-земля, отчего сердце так непокорно?
Отчего ночь и день вновь и вновь плачут очи?

…По пескам раскалённым ведут мне верблюдов,
И бесценных ведут мне слонов из Сиама,
Дань несут – благовонья, шелка, изумруды
И дары из несметных сокровищ Сезама.