Юлиан Тувим - Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В день Благовещенья природа почивает:
И звери спят в норах и травы не растут;
На срывах скал гнёзд птицы не свивают, —
Лишь мысль философа свершает вечный труд.

За слюдяным окном, в уединённой келье,
Над книгой и душой мыслитель наклонён.
Издалека, с квадратных башен Нейльи
Чуть доплеснулся Angelus'a звон.

В шести inquarto – Разум Августина;
«Тимей» и Библия; Боэций; «Sic et Non»;
В труд Аристотеля о четверопричине
Альберт Великий мыслью погружён.

«Quod est finalis Causa?» – он пишет.
И видит: тени пали от идей;
Из теней мы. И нас в волнах колышут
Удары Логоса немеркнущих лучей.

– «Sic credo, Domine». – Над шелестом страничным
Вдруг прошуршали взмахи зыбких крыл.
То дальний серафим с зазвездий безграничных.
Летя, шум крыл с шептаньем книжным слил.

В прибой шумящий океана
Ночной Ловец бросает сеть.
Звездам предутренним дотлеть
Пора над мраком океана.

И сеть изъята из глубин:
Добычи нет в ней – плеск один.
Добычи нет, как и всегда.
Дотлев, ушла с небес звезда.

И рыбарь сеть бросает вновь —
Он, помолясь, даёт обет:
«И сеть, и труд, и весь улов
Отдам Мадонне в Сен-Лорет».

Что это? Утра мутный сон.
В сетях движенье чует он;
Овито в нити цепких дум —
«Cogito – ergo – Sum…»

Сочится в небе ало рана.
Кровь солнца в зыбях океана. —
И бьётся, ввившись в нити дум.
Мадонне отданное «Sum». [142] Предыдущий вариант: «Бессильно в цепких нитях дум, // Дрожит изловленное "Sum"».

В весенних сумерках, в Гофбурге, в час условленный,
Принцесса София в тиши играла другу:
Четыре голоса сплелись предустановленно
В контрапунктически-задумчивую фугу.

И Cantus Firmus, подняв звоны клавикордные,
Кружил их в ранее прочерченных орбитах —
Так пальцы женщины, Гармонии покорные,
Касались Истины, за зыбью клавиш скрытой.
……………………

И тот, кому играли в час условленный,
Глядел, как сумерки вплелися в листья [143] Над «вплелися в листья» знак легато и сокращённая надпись (неразборчивая). сада,
И думал: «Миг этот, в веках предустановленный,
Прими в созвучии с Монадами, Монада».

В воскресенье в Вестминстерской церкви,
Средь свечей, нежным бликом [144] Зачёркнуто: «светом». горящих,
Колокольцев, сребристо звенящих, —
Служит мессу епископ Джон Беркли.
«Храм наш в Храме: не свечи, а солнца
В Храме том. Здесь же солнца померкли.
Но сквозь свеч жёлтый блик, как в оконца,
Вижу яркий их свет», – мыслит Беркли.

И, лицом обернувшись к народу,
«Pax vobiscum», – священник вещает,
Мысль же тайно в природы Природу,
Беспокойно [145] Зачёркнуто: «Беспокойно Чернокрыльем» кружа, отлетает. —

Продолжает философ Джон Беркли:
«Третий Храм есть – Храм [146] Выделено автором. Храма во храме:
В нём и звёзды, и свечи померкли.
Бог и я. И Ничто – между нами».

И уста омочив в Кровь Причастья,
Видит Беркли: алтарные Лики
Строгим оком – и солнцам, и бликам
Дали знак: не мешайте Их счастью [147] Последний катрен вписан от руки на отдельном листе и приклеен на лист внизу. .

На окраине Берлина
Кладбище есть Доротеи:
В жёлтый пласт иссохшей глины
Там зарыты две Идеи.

У ограды дремлет пихта,
Повилика вьёт свой стебель.
Под квадратным камнем – Фихте,
Под овальным камнем – Гегель.

Мысль: «Разумно всё, что было».
Мысль: «Бог – нравственный порядок»:
Только это и не сгнило
Средь истлевших здесь загадок.

Крест – лишь книжная заметка:
До креста был мозг прочитан.
Отблистав огнём кометы.
Там, меж ноуменов, раскрыт он.

Фихте дерзко к синей крыше
Взмыл. Но Гегель рос спиралью…
Поиграть им дали далью,
А потом сказали: тише.

Смерть игрушки душ сломала:
«Я» – «не я», «закон» – «свободу».
Меж крестов цветёт устало
Непонятная Природа.

Всюду – в пыльных иглах пихты,
В дёрне мысль Её таится:
«Отпусти меня, как их, Ты,
В сумрак, Боже, возвратиться».

Из футляра костяного
Смертью вынут сложный мир,
И Ничто глядится снова
Сквозь просвет глазничных дыр.

Череп пуст: из лобных складок
Мысль ушла. Осталась быль.
Череп длинен, жёлт и гладок;
В щелях швов осела пыль.

Есть легенда: в этой тесной
Узкой келье в два окна
Десять лет жила безвестно
Явь, скрываясь в мире сна.

Что её из «Царства Целей»
Завлекло к земле, на дно?
В номер скромного отеля
(Тот ли, этот – всё равно)? —

Трансцендентные просторы
На «пространство» променяв,
В серых схемах a priori
Здесь ждала свобода – явь.

Всё, что было, – стало Былью.
Книги полны странных слов, —
Череп пуст, – и серой пылью
Время входит в щели швов.

Вижу я, как мудрый кто-то,
Оборвав нить рифмы зыбкой,
На стальные стержни счётов
Нижет жемчуг слёз с улыбкой.

Прикасаясь к дрожи пальцев
И скользя по строкам розы.
В звон алмаза – стон страдальцев
Превращают тотчас слёзы.

Всё: крик раненого зверя
И укрытый вздох печали
(Вглубь и вширь их боль измеря)
Чудо-счёты сосчитали;

Хруст растоптанных былинок.
Вопль: «Лама Савахвани [148] Так в рукописи. » —
Всё скольжением слезинок.
Перезвоном их сочли.

Только кое-где улыбки.
Точно поросль чахлых роз.
Полукругом стебель гибкий
Отражают в море слёз.