Сергей Носов - Сторожение

Почему-то именно в детстве я видел самые
жуткие и щемящие сны. Например, дерево-
облепиха,
серое, как будто в саване,
все в паутинах каких-то.
Или еще — поляна; нет, поле; и все мои близкие,
дорогие, родные, любимые, и я, и ветер, и
подсолнух корчится
на ветру; а мы идём, идём, и облака низкие-низкие;
и еще один шаг, и знаешь: всё это кончится...
И еще — тихо, темно; на окнах марля, пустая
кухонка, табуретка, таз; никто не моет посуду...
Тётя Нюша умерла на Пасху, говорят, как святая.
Я там сто лет не был и никогда не буду.

Говорят, мудрецы никогда не бывают глухими, но
бывают,
если верить преданиям, иногда слепцами —
и не видят, а слышат,
как деревья растут или как убывает
месяц над миром, или как дышит
облако.
Вместе с ветром
голоса позабытые странствуют. Падают в поле
звезды с неба. Ходят по свету
два двойника человека — счастье и доля.
Мир. Лихолетие. Войны.
Нощно
на земле живущий молчалив, любит
тишину, порядок.
Во дворе на ощупь
дрова рубит.

За вторым и третьим сараями — изгородь, луг,
пасутся кони.
Вдоль забора тянется серая нежить
чертополоха. Скрип колеса над колодцем.
Изморось. Корни
слов запретных держат ли
память?
(А еще это: «Аз, буки, веди...») Огонь весь
ты еще не растратил?
(«...глаголь...»)
Видишь:
столб,
канава,
дерево —
Скотопригоньевск,
город-оборотень,
град-Китеж.

Вообще-то, я ехал в поезде.
Мне попутчиками — цыгане.
Опасаясь возможных происков,
взгромоздился на полку с ногами.

Вообще-то, я поездом ехал
и смотрел на цыган
сверху.
Две цыганки и два цыгана,
а еще легион — в тамбуре.
Там у них — наподобие табора,
а куда и зачем — я не знаю.

Никогда я не мог их исканий
и скитаний понять. Ну, без края
им земля. Ну и что?
Но цыгане...
Но цыгане на скрипках играли.

И рыдали.
Точнее — мычали.
Без рыданий рыдали и всхлипов
и пилили своими смычками
по натянутым нервам
скрипок.

Получалась, представьте, музыка.
Я не знаю, как выразить... Сгусток
воли, если угодно,
и мужества
и какой-то восторженной грусти...

Получалась такая штука,
что невзгоды мои — это шутка.
Вот такие дела получались.

Вообще-то, я ехал поездом.
Свесив голову с полки зачем-то,
всё в окошко глядел. А за стёклами
шевелилось огромное облако.

Как привнесенные извне
частицы, точечки, крупицы,
мерцали крохотные птицы
в неизреченной синеве.

Окостенели облака
и вся вселенная застыла.
И лишь соломинка затылок
еще царапала слегка.

Покрыли землю плиткой,
а мне ползти, ползти,
о Господи, улиткой,
улиткою, прости.