Владимир Пруссак - Цветы на свалке

Девочка в коричневом. Быстрая цыганочка!
Девочка с улыбкою неопытной Кармен!
Смелая дикарочка, печальная и пьяная,
Томная капризница предместья Сен-Жермен.

Волосы рассыпались тонкоструйным ливнем;
Взгляды замыкают ласковым кольцом;
Вы меня считаете славным и наивным
Мальчиком-поэтом, искренним лжецом.

Нам встречаться некогда: Вы боитесь физики.
Двадцать шесть билетов надо назубок.
Будем равнодушничать? Или станем близкими?
Сможет ли огрезиться дешевенький лубок?

Часто я гадаю: нравится – не нравится.
Будто разбираю пестрое драже.
Рыжая – кокетлива. Черная – красавица.
Здесь – хочу бездумно. Там – настороже.

С Вами как-то иначе. С Вами как-то звездочно.
Только что взгрустнется, – улыбнешься вновь.
С Вами не опошлишься. Не захочешь модничать.
Может быть, влюбленность? Может быть, любовь?

Свежие распуколки мурлыкают свирельно,
С темными сугробами ликуя в унисон.
Гроздья робковстреч – целующий в Апреле
Ночью полнолунною черемуховый сон.

Жадного желания нету – вот ни столечко.
Наши поцелуи – призрак на горе.
Яблонька цветущая. Тающее облачко.
Льдинка голубая в чистой Ангаре.

Ждать великопостий – не смеяться масленице.
Радости бояться – накликать беду.
Слушай, гимназисточка, детка-семиклассница,
Вечером, в субботу? – Радостный, приду!

Это было прелестно: будуара интимней.
Вы меня угощали: «Ах, пожалуйста, кушайте!»
Было очень удобно, – не хотелось идти мне, –
За игрушечным столиком, на сиденьях подушчатых.

На террасе, капризно утомившись поэзами,
Восхитительным трио мы сидели за ужином.
Бутерброды с икрой – словно платье с плерезами,
Разноцветным печеньем беловазы нагружены.

На забавной тарелочке закружились редиски;
Самовар ярко блещущий недовольно пофыркивал;
Слишком острого сыра желтоватые диски
Вы изогнутым ножиком вензелями исчиркали.

Наше трио сегодня собралось повечерничать:
Эта – нежная девушка, голубая и тихая;
Этот – юный поэт, только ритмом очерченный,
И затем поэтесса – воплощение прихоти.

Вам уже фимиамят, поэтесса изысков!
Вожделением славы Вы уже укололися!
Вас я понял в размерах. Вас почувствовал близко,
О смеющихся рифмах напевая вполголоса.

Эдельвейс чернокудрый! Вам, конечно, знакомо
Преклонение рыцарей со щитами и шпорами,
Иногда лучезарных, словно Лаго-ди-Комо,
Иногда утомленных саблезлобными спорами.

Но во всех Вы искали только красочной темы
Для точеного вымысла. Наблюдали покойно.
В Вашем парке поэз расцветут хризантемы;
Станет сказочно пышно; станет знойно-левкойно.

Вот о чем я раздумался на стеклянном балконе,
Над изящной лужайкой, сплошь усыпанной клевером.
Тучи четко белели на сапфировом склоне,
А закат опрокинулся багровеющим веером.

Голоса где-то близко разлились разлинованно.
Заскрипели ступеньки, словно ободы роликов,
И вбежавшая бонна рассказала взволнованно,
Что бродячая кошка задушила семь кроликов.

Ах, уж эти гимназистки! Как недавно белый крем
Подслащал хитросплетенья непреклонных теорем!

Это было так недавно: ну, вот только что вчера.
А теперь она влюбленно устранила вечера

В те малиновые дали, где ликующий июль
Отуманил остромысли, опустил счастливый тюль.

Сердце ищет, сердце верит, что придет желанный срок,
Что какой-то долгожданный даст улыбчивый зарок

В том, что любит он до гроба, в том, что любит навсегда.
Что пройдут совсем бесследно лицемерные года.

Сердце верит. Зачернели напряженные глаза,
А в моих глазах ответно засветилась бирюза.

Разве я такой постылый? Разве с рифмой не знаком?
Разве плохо я целую, поцелую вечерком?

Ты пойми: склонился, шепчет, что люблю я – старый клен…
Ты пойми! Пойми и сдайся, потому что я влюблен.

Ты послушай, – убеждают удивленные грачи,
Что поэтовы признанья неизменно горячи.

Если кончена тоскливость подневольно душных лет,
В лес пойдем, моя голубка; захвати пушистый плед.

И пускай на чинный ужин позовет упрямый гонг;
Плед отлично заменяет неудобное chaiselongue.

Дни польются, будут ночи, вдохновенны и легки,
И засветят в жуткой чаще голубые светляки.

Мы друг другу надоели.
  Ну, и пусть.
Смех моей виолончели
  Гонит грусть.

Льется сдержанно и гордо
  Нежный Григ.
Иногда мои аккорды
  Словно крик.

Помню загородный домик
  И тюрбо.
На окне раскрытый томик
  О. Мирбо.

У пруда плясали феи
  По весне.
Колдовали ритмозмеи
  В полусне.

В упоеньи онемелом
  На реке
Был я в лунном, бледно-белом
  Парике.

Месяц легкой пылью пудрил
  Беглый вал.
Я взволнованные кудри
  Целовал.

Это было, поманило,
  Но давно…
Это было? Было! Было…
  Все равно.

Мы давно не встречались. Так лучше. Я рад.
Я спокоен: мне встречи не нужно.
Не хочу обещаний и горьких наград
И влюбленности бледно недужной.

Вы куда-то уехали. Будьте здоровы.
Улыбнулся ли Вам на прощанье вокзал?
На перроне я не был. Восхищенно суровый
Ваш поклонник у поезда с чемоданами ждал.

Поклонитесь ему. Он мне нравится: славный.
Я ему не завидую: Вы смеетесь над ним.
Он поправит пенсне. Покраснеет забавно
И ответить не сможет: ведь он нелюбим.

Вы его оскорбите изменой упорной.
Не забудьте, Вы слышите? Поклонитесь ему!
Он хороший. Он преданный. Нежно покорный.
Я ему с удовольствием руку пожму.

Вы воротитесь скоро. Всего две недели.
Вас я встречу опять боязливой тоской.
Я – Вы знаете? – счастлив. Ароматная Нелли
И простая Ахматова подарили покой.

На Страстной отговею. На Пасхе кудрявой
В балаганы и цирк непременно пойду.
Заслонюсь я от Вас пьянорваной оравой,
В оглушительном гуле избуду беду.